Беспокойство Чан Кайши не ослабевало вплоть до того момента, пока в четыре часа утра 8 декабря 1941 года его не разбудил телефонный звонок заместителя заведующего отделом пропаганды Центрального исполкома Гоминьдана Холлинггона Дуна, того самого, кто в начале 1906 года был его учителем в уездной школе в Фэнхуа. Дун сообщил важнейшую новость: три часа назад японская авиация атаковала военно-морскую базу США Пёрл-Харбор на Гавайях. Жесточайная бомбардировка длилась 2 часа 12 минут, потоплены пять линкоров и три крейсера, уничтожены 177 самолетов, убито более двух тысяч военнослужащих и еще свыше двух тысяч человек — ранены или пропали без вести. Почти одновременно японцы напали на английские колонии Гонконг, Британскую Малайю и Сингапур.
Как ни ужасны были жертвы, Чан не мог не почувствовать облегчения: ведь в войну с Японией вступали мощнейшие державы — США и Великобритания. А это означало, что победа над жестоким врагом становилась близкой и что Китай, встав в один ряд с союзниками, мог наконец-то обеспечить себе статус великой державы.
В волнении Чан поставил на граммофон одну из своих любимых пластинок — «Аве Мария» («Радуйся, Мария») Иоганна Себастьяна Баха и Шарля Гуно и, сев в кресло, слушал, испытывая блаженство. А когда эта пластинка закончилась, заменил ее другой — тоже «Аве Мария», но Франца Шуберта. Он любил оба произведения.
Спешить уже было некуда: судьба Китая отныне решалась на фронтах Тихоокеанской войны.
Игры с Рузвельтом
Как ни прекрасна была музыка, долго наслаждаться ею Чану не дали. Все ждали его реакции, а потому уже через четыре часа в своем городском офисе он созвал экстренное заседание Постоянного комитета ЦИК Гоминьдана, на котором было принято решение немедленно обратиться к США, Великобритании и СССР с предложением создать военную коалицию, заключив союзный договор и объявив совместную войну Германии, Италии и Японии. Во второй половине дня Чан передал соответствующие предложения американскому и советскому послам
[98], а с Панюшкиным даже провел отдельную беседу, пытаясь убедить его (а через него — Сталина) в необходимости нанести превентивный удар по Японии. Понятно, что разговор с Панюшкиным не получился: за три дня до того советские войска только начали контрнаступление под Москвой, и одновременная война с Японией Сталину могла привидеться только в кошмарном сне. Поэтому вечером, проводя заседание Военного совета, Чан пригласил на него военных атташе только посольств США и Соединенного Королевства, заявив им, что Китай разделит с их странами все невзгоды войны. Он также предложил организовать совместное военное командование под руководством Соединенных Штатов.
А на следующий день, 9 декабря 1941 года, китайское правительство официально объявило войну Японии, с которой до тех пор шла война необъявленная, а также Германии и Италии. На день раньше войну Японии объявили Соединенные Штаты и Великобритания, all декабря 1941 года Соединенным Штатам объявили войну Германия и Италия. В итоге китайско-японский фронт превратился в театр Второй мировой войны.
На тот момент японские вооруженные силы насчитывали примерно два с половиной миллиона военнослужащих, из которых в Китае действовали более 600 тысяч, а в районе Тихого океана — 230 тысяч. США, Англия и Голландская Индия (Индонезия) вместе могли выставить против них 370 тысяч солдат и офицеров. Китайская армия была самой многочисленной: 3 миллиона 819 тысяч человек, но по-прежнему не очень эффективной. Из 316 китайских дивизий только тридцать лучших являлись личными войсками Чан Кайши, остальные же по-прежнему подчинялись своим региональным командирам, бывшим милитаристам. Поэтому Чан, прежде чем отдавать приказ этим командирам, неизбежно задумывался: «А выполнят ли они его?»
Понимая слабости своей армии и устав от беспрерывных неудач на фронте, Чан испытал смешанные чувства при известиях о первых поражениях союзников: от сочувствия до злорадства. 10 декабря 1941 года он записал в дневнике: «По-видимому, англо-американские военноморские силы на Тихом океане уничтожены на восемь десятых. Это неизбежный результат чрезмерной болтовни, а также совершенной неподготовленности англо-американских вооруженных сил. Но, если говорить о ситуации в мире в целом и о последствиях <этого события> для войны на Дальнем Востоке, то вполне можно из катастрофы извлечь выгоду. Отныне Англия и США не смогут не концентрировать все свои силы на решении прежде всего вопроса с японскими бандитами на Дальнем Востоке, то есть они не будут более ставить Китай и Дальний Восток на второе <после Европы> место».
Вскоре Рузвельт предложил Чан Кайши провести в Чунцине военную конференцию представителей союзных держав, чтобы выработать совместную стратегию. И Чан с энтузиазмом взялся за дело. Однако созванная 23 декабря конференция выявила разногласия между Чаном и командующим британскими войсками в Индии генералом Арчибальдом Уэйвеллом, заносчивым аристократом. За неделю до того японские войска вторглись в Бирму, а потому Чан, опасаясь, что они могли установить контроль над «дорогой жизни», связывавшей Китай с остальным миром, 24 декабря за завтраком предложил Уэйвеллу план переброски в Бирму на помощь англичанам двух китайских армий численностью в 80 тысяч человек. Однако сэр Уэйвелл, как и положено британскому лорду, высокомерно ответил:
— Нам, британцам, было бы стыдно, если бы китайские войска освобождали для нас Бирму.
Чан очень обиделся, тем более что, как и все китайцы, считал Северную Бирму китайской территорией, незаконно отнятой у Китая англичанами в 80-е годы XIX века.
Он вообще, как мы знаем, был ранимым. А в конце 1941 года его нервы совсем расшатались в связи с новой семейной неприятностью. Дело в том, что любимая племянница Мэйлин по имени Линцзюнь — дочка Кун Сянси и Айлин (в семье ее все звали Жанетт), вернувшись в середине декабря из атакованного японцами Гонконга, привезла в собой не только многочисленных служанок, но и семнадцать (!) собак и щенков. Вместе с ними она заняла весь салон самолета, который Чан вообще-то послал для того, чтобы эвакуировать из Гонконга издателя старейшей китайской газеты «Дагун бао» («Общественная газета»). Но из-за собак для издателя в самолете не нашлось места. Все бы ничего, но когда лающая компания выбралась на чунцинский аэродром, главный редактор «Дагун бао», встречавший издателя, был настолько возмущен, что тут же написал редакционную статью, вызвавшую большой шум. Как мы помним, семейство Кунов давно пользовалось дурной славой в Китае, а тут такой скандал!
Со временем, разумеется, все более-менее улеглось, но осадок у многих остался. Неунывающая же Жанетт, как ни в чем не бывало, подарила дяде и тете одного из щенков-сеттеров. Пес был очаровательный, и супруги Чан не могли, конечно, ему не радоваться, тем более что вообще любили собак. Но скандал омрачал подарок, что, правда, не отразилось на судьбе щенка. Чан его полюбил и теперь ходил гулять только с ним.
А тем временем в Вашингтоне в конце декабря Рузвельт и Черчилль провели ряд встреч, получивших кодовое название «Аркадия». Их результатом стала публикация 1 января 1942 года «Декларации Объединенных наций» (термин был введен в оборот президентом США). Она была подписана представителями двадцати шести стран — участниц антифашистской коалиции. Для Чана, да и всего Китая, особое значение имело то, что подпись китайского представителя Т. В. Суна, с 23 декабря 1941 года являвшегося новым министром иностранных дел Китая, шла четвертой — сразу за подписями Рузвельта, Черчилля и Литвинова (в то время — заместителя министра иностранных дел и посла СССР в США). Остальные подписи стояли в алфавитном порядке соответствующих стран. Знал ли Чан, что Рузвельт изначально поставил Китай на второе после США место в списке подписантов и только потом заменил его на Соединенное Королевство, очевидно, опасаясь недовольства Черчилля? Возможно. Но и включение Китая в четверку ведущих союзных держав значило многое: это была великая победа китайской национальной революции.
