За день до того Рузвельт предложил Чан Кайши взять на себя верховное главнокомандование союзными войсками на китайском театре военных действий, который включал в себя, помимо Китая, часть территории Таиланда и Индокитая. 3 января Чан принял это предложение, попросив прислать ему высокопоставленного генерала на должность начальника его объединенного (союзного) штаба, в который он хотел включить представителей США, Китая, Великобритании и Голландии.
А через три недели, подводя итоги месяца, Чан с гордостью написал в дневнике: «После опубликования совместной декларации двадцати шести государств США, Англия, СССР и Китай официально сделались центром, в итоге наша страна стала одной из четырех великих держав. Более того, после того, как я согласился стать главнокомандующим на китайском театре военных действий, включающем в себя Вьетнам и Сиам <Таиланд>, престиж и место <нашей> страны и каждого гражданина фактически упрочились до невероятной степени, такого еще не было в истории… Мы можем уже ничего не бояться».
В январе 1942-го Рузвельт согласился дать Чан Кайши четвертый, самый крупный, заём — на полмиллиарда долларов, и 7 февраля Конгресс одобрил это решение. С таким кредитом можно было смело продолжать войну до победы. Тем более под волшебные звуки «Аве Мария».
Воодушевленный поддержкой Рузвельта, Чан решил поставить англичан на место, заставив считаться с новым статусом Китайской Республики
[99]. Те, правда, тоже помогали ему деньгами: 3 февраля, например, предоставили 50 миллионов фунтов
[100], но, как мы знаем, относились к Китаю, как к третьесортной державе, поэтому в феврале 1942 года Чан вместе с Мэйлин посетил Индию — английскую колонию (!), где в пригородах Калькутты в течение пяти часов беседовал с заклятым врагом англичан, лидером индийского национально-освободительного движения Махатмой Ганди. И сделал он это, несмотря на то что генерал-губернатор Индии Виктор Александр Джон Хоуп через британского посла в Китае — барона Арчибальда Кларка Керра просил Чана воздержаться от такого поступка. Но генералиссимус явно упивался своей новой ролью революционера, превратившего наконец свое государство в великую державу, а потому хотел выступить посредником между Ганди и англичанами. Он желал показать последним, что без него они не смогут убедить отца индийской нации поддержать их в антияпонской борьбе. И когда Ганди согласился «не вредить войне против Японии», не мог скрыть радости. «Вот вам, заносчивые британские империалисты, — читалось на его лице. — Что бы вы без меня делали!»
С равным успехом прошла встреча Чана и Мэйлин с Джавахарлалом Неру, председателем Индийского национального конгресса (ИНК) — националистической партии, близкой по своим установкам к Гоминьдану. 21 же февраля Мэйлин зачитала по калькуттскому радио обращение Чана к индийскому народу, в котором китайский генералиссимус открыто призвал англичан представить индийцам свободу «как можно скорее» (на следующий день оно было опубликовано в Индии). Чан был убежден, что колониальные народы Азии и Тихого океана можно было мобилизовать для борьбы с Японией только в том случае, если бы Великобритания и Голландия передали им «реальную политическую власть».
В тот же день Чан с Мэйлин вернулись в Китай, но уже 1 марта вновь были в пути. На этот раз — в Бирму, где хотели прояснить обстановку, обострившуюся после постыдного поражения английских колониальных войск у моста через реку Ситтан на юге этой страны в конце февраля. Они прибыли в бирманский городок Лашо, расположенный у ворот на «дорогу жизни», куда через два дня прилетел и вновь назначенный Рузвельтом начальник союзного штаба Чана, генерал-лейтенант Джозеф Уоррен Стилуэлл, большой знаток Китая.
Чан был знаком с этим американцем. Начиная с 1911 года тот четырежды приезжал в Китай в длительные командировки, а в 1935–1939 годах даже служил военным атташе американского посольства (в целом он прожил в Китае более десяти лет). Это был высокий худой человек лет шестидесяти, опытный и решительный военачальник. Рузвельт назначил его на эту должность 23 января 1942 года по совету начальника Генштаба своей армии Джорджа Кэтлетта Маршалла-мл., однокурсника Стилуэлла по пехотной школе, и Чан был рад новой встрече с ним. Тот мог оказать ему огромную помощь: помимо исполнения обязанностей начальника его штаба, он должен был осуществлять командование всеми американскими войсками на китайском театре военных действий. Правда, он был излишне горяч и груб, «труден в общении, нетерпелив и временами язвителен», за что заслужил в войсках прозвище «Уксусный Джо», но Чан не стал придавать этому большого значения. Стилуэлл обязан был подчиняться ему как верховному главнокомандующему, и Чан надеялся, что они поладят.
Увы, он не знал, что Стилуэлл не питал к нему добрых чувств. «Уксусный Джо» давно составил себе впечатление о Чане как о «совершенно бездарном» вояке и в своих дневниках называл его не иначе как «проклятым дураком». Даже голос Чана — «резкое, отрывистое стаккато» — его раздражал. Незадолго же до прибытия в Бирму, во время полета над Атлантикой, обсуждая с подчиненными напряженные отношения между Чаном и генералом Уэйвеллом, он с радостью подхватил шутку двух молодцов по поводу того, что позиции Чана «слишком шатки, чтобы лелеять обиды» на англичан.
— Принимая во внимание ту неразбериху, в которой находится сегодня Китай, он <Чан> похож на… — один из парней запнулся, подыскивая правильное сравнение.
— Пинат (земляной орех. — А. П.), водруженный на кучу навоза! — подхватил другой шутник.
Стилуэлл расхохотался:
— Неплохое имечко для старины Чана — Пинат.
Все грохнули со смеху, поняв игру слов: ведь «пинат» (peanut, «земляной орех») на американском сленге означает «мелочь пузатая». Именно так — Пинат («Мелочь пузатая») — тилуэлл с тех пор будет часто называть генералиссимуса. За глаза, конечно. Для Мэйлин же он и его американские подчиненные придумали более приличную кличку — «Белоснежка». А семерых главных чанкайшистских генералов стали называть по именам гномов из этой сказки.
Встреча в Лашо тем не менее прошла исключительно хорошо. Чан и Мэйлин тепло приветствовали Стилуэлла.
Через два дня все трое были уже в Чунцине, но к тому времени ситуация в Бирме вновь обострилась. На этот раз в связи с захватом японской армией 6 марта 1942 года Рангуна, столицы этой страны, — того самого города, куда по ленд-лизу доставлялись грузы из США. Британские войска начали стремительно отступать, и даже Черчилль вынужден был констатировать: «Жестокость, ярость и мощь Японии намного превзошли все наши ожидания». Тут уж было не до капризов Уэйвелла, который, кстати, впал в глубокую депрессию: англичане согласились на предложение Чана прислать в Бирму две его лучшие армии.
