Сразу после Каирской конференции, 27 ноября 1943 года, на рассвете, Рузвельт и Черчилль вылетели в Тегеран, попросив Чана и Мэйлин задержаться в Каире: они планировали вернуться туда, чтобы еще раз скоординировать с ними стратегию уже после Тегеранского саммита со Сталиным. Но супруги отказались и в тот же день, 27-го, вылетели из Каира домой. Рузвельт, прилетев в Тегеран, сообщил Сталину о договоренностях с Чан Кайши по поводу коммунистов и о его просьбах к СССР соблюдать границы Маньчжурии. И советский вождь на все это согласно кивнул головой.
Но вернувшись поздно вечером 2 декабря в Каир, Рузвельт вновь стал сомневаться в надежности Чан Кайши. И через четыре дня вызвал Стилуэлла, тоже присутствовавшего на саммите, чтобы тот рассказал ему все, что думает о Чане. Можно представить, что «Уксусный Джо» наговорил президенту! В итоге Рузвельт велел ему сделать все возможное, чтобы «Китай продолжал воевать», добавив: «А если Чан полностью обанкротится, поддержите кого-нибудь другого». Стилуэлл воспринял слова президента как приказ подготовить план покушения на Чан Кайши, чтобы в соответствующий момент привести его в исполнение. Вернувшись с саммита, он сказал своему заместителю, полковнику Фрэнку Дорну: «Большой мальчик сыт по горло Чаном и его истериками». И через две недели план был готов. Но Стилуэлл так и не получил приказ из Вашингтона на его исполнение.
А Чан между тем, ни о чем не подозревая, благополучно вернулся в Чунцин. Он остался доволен результатами саммита. Ведь в итоговую декларацию был вписан очень важный для всех китайцев параграф: «Все территории, отнятые Японией у Китая, такие как Маньчжурия, Формоза <Тайвань> и Пескадорские острова, будут <после войны> возвращены Китайской Республике». И Рузвельт, и Черчилль согласились на это.
Это был звездный час Чан Кайши. И генералиссимус был горд и счастлив, даже не заметив, что во время встречи в Каире недоверие Рузвельта и к самому Чану, и к его режиму, вызванное визитом Мэйлин в США, усилилось. Так что можно только сожалеть, что, вернувшись из Каира домой, Чан не вспомнил слова мудрого Лаоцзы: «Добившись успеха — отступай. В этом — Путь Неба».
Горький вкус победы
Вечером 7 декабря 1943 года, через шесть дней после возвращения в Чунцин, Чан Кайши ужинал со старшим сыном в Хуаншани. Они мирно беседовали, когда Чану принесли секретную телеграмму Рузвельта, из которой он узнал, что на позднюю весну 1944 года союзники запланировали операцию «Оверлорд» («Повелитель»), то есть высадку войск в Нормандии. Об этом Рузвельт и Черчилль в Тегеране договорились со Сталиным, настаивавшим на открытии второго фронта против нацистской Германии.
Чан был страшно разочарован. Ведь всего за несколько дней до того в Каире Рузвельт заверил его, что весной 1944 года союзники высадят морской десант на юге Бирмы, осуществив операцию под кодовым названием «Бакканир» («Пират»). Цель операции заключалась в снятии блокады Китая путем восстановления британского контроля над бирманской «дорогой жизни». Правда, ее детали Рузвельт обсуждал с Чан Кайши без согласия Черчилля, который был решительно против высадки в Бирме. Поэтому неудивительно, что в Тегеране Черчилль поддержал Сталина, так что президенту США ничего не оставалось, как согласиться с главными партнерами по антигитлеровской коалиции. И Чану теперь он предлагал подождать с операцией «Пират» до ноября 1944 года.
Не в силах сдержать себя, Чан Кайши 8–9 декабря 1943 года набросал Рузвельту резкое письмо, вновь пригрозив капитулировать перед японцами: «Если китайская армия и народ сейчас узнают о радикальном изменении в политике и стратегии, они будут настолько обескуражены, что, боюсь, это скажется на способности Китая дальше вести войну». Он также заметил, что японцы не преминут воспользоваться ситуацией, и пока союзники будут заняты войной в Европе, несомненно начнут «в наступающем году… генеральное наступление против Китая». Понимая, однако, что Рузвельт не пойдет против Сталина и Черчилля, он призвал президента США доказать «искреннюю заботу о китайском театре военных действий», потребовав чуть ли не в ультимативной форме в качестве компенсации предоставить ему (Чану) заём в миллиард золотых долларов, удвоить количество американских самолетов в Китае и довести поставки через Гималаи до 20 тысяч тонн в месяц.
Ответа он не дождался, а потому 17 декабря, очевидно, испугавшись, послал Рузвельту новое, более спокойное письмо, согласившись подождать с операцией «Пират» до ноября 1944 года. Вместе с тем вновь, уже умоляя, попросил, как можно скорее предоставить ему финансовые средства и вооружение.
Рузвельт коротко ответил только 18 декабря: «Я беседовал с министерством финансов и телеграфирую Вам в понедельник <20 декабря>». И действительно, 20-го через Стилуэлла отправил развернутый ответ (Чан получил его на следующий день вечером). Исходя из того, что американцы уже в несколько раз увеличили поставки через Гималаи (в декабре 1943 года они переправили в Китай почти тринадцать с половиной тонн грузов — в два раза больше, чем за весь 1942 год), президент отклонил соответствующую просьбу Чана. Отказом ответил Рузвельт и на просьбу удвоить число американских самолетов в Китае, а насчет займа почему-то написал, что вопрос все еще «прорабатывается министерством финансов», хотя еще 18-го получил от министра финансов категоричный ответ, в котором черным по белому говорилось: «Заём Китаю… не может быть оправдан». (Кстати, фраза о том, что вопрос о займе «прорабатывается министерством финансов», была вписана в текст письма самим президентом. В проекте письма, подготовленного его секретарями, говорилось, что этот вопрос «сейчас серьезно рассматривается мною».)
Это, конечно, разочаровало Чана, так как ему позарез нужна была либо бирманская «дорога жизни», либо доллары, а лучше и то и другое, чтобы в первую очередь остановить катастрофические темпы инфляции, грозившие свободному Китаю экономическим коллапсом. В письме Рузвельту от 9 декабря он откровенно написал, что «экономическое положение Китая хуже, чем военное», и был прав. Если в 1939 году оптовые цены в Чунцине, где экономическая ситуация была еще не самой худшей, увеличились по сравнению с 1938 годом на 99 процентов, то в 1940 году — еще на 301 процент, в 1941 году — на 144 процента, в 1942 году — на 154 процента, а в 1943 году — еще на 192 процента. (Для сравнения — ежегодный уровень инфляции в США составлял тогда только 9,6 процента, в Англии — 4,4 процента, а в нацистской Германии за весь период 1939–1943 годов цены выросли лишь на 10 процентов.)
Еще более резким был рост розничных цен. Житель Чунцина рассказывает: «Когда началась война в 1937 году… за три китайских доллара давали один американский. К1939 году официальный курс вырос до шести за один; цены удвоились соответственно. Но к весне 1940 года цены вновь возросли в два раза, а к концу осени того же года — еще в два. К июню же 1941 года… цены были уже в шестнадцать раз выше, чем в начале войны… а осенью 1942 года — в тридцать два раза. К зиме же 1942 года они возросли в шестьдесят четыре раза по сравнению с довоенными… Ко времени вступления Америки в войну <7 декабря 1941 года> официальный курс вырос до двадцати китайских долларов за один американский. Но так как китайская валюта обесценилась, реальный курс составлял сто к одному; к началу же 1944 года он был уже двести к одному».
