Однако на юге на этот раз он пробыл совсем недолго. Уже через три недели, устав от новых склок, опять все бросил и вернулся в Шанхай. Его по-прежнему тянуло в Европу, если не в Россию, то хотя бы во Францию, но Сунь противился. И тут, как нарочно, в начале мая Чан неожиданно на целый месяц слег в больницу с тифом, так что ни о какой поездке вообще уже не могла идти речь — ни на юг Китая, ни в Россию, ни во Францию.
Когда же Чан выздоровел, в июле 1920 года он все же по приказанию Суня вновь отправился к Чэнь Цзюнмину. Правда, опять-таки ненадолго. Прибыл он в Чжанчжоу 16 июля, в очередной раз впал в депрессию и уже 7 августа вернулся в Шанхай. Его душила злоба: уже четыре раза он ездил на юг, и все безрезультатно. Гуандунская армия, с его точки зрения, была недееспособна, офицерский корпус разъедала коррупция, на него (Чана) по-прежнему смотрели как на чужака, а с Чэнь Цзюнмином у него так и не сложились отношения. «Надежд на то, что Гуандунская армия сможет воевать, нет, — записал он в дневнике, — опять хочу поехать в Россию, чтобы всесторонне ознакомиться с ситуацией <там>».
В Шанхае Чан так же, как в молодости, проводил ночи в борделях. Позже он признавал: «Люди говорят, что я распутен до крайности, но они не знают, что я таким образом заглушаю глубочайшую депрессию». Его друзья и соратники, в том числе «кровные братья» Дай Цзитао и «цикада» Чжан, уговаривали Чана вернуться на юг, но он и слышать не хотел о новой поездке. В конце концов Сунь Ятсен предложил ему выбор: либо поехать в Россию, если ему так уж этого хочется, либо в Сычуань — организовывать там революционное движение, либо все-таки вернуться в армию Чэнь Цзюнмина. Но дал понять, что сам он хотел бы, чтобы его ученик выбрал Чэнь Цзюнмина. Это был тест на лояльность. И Чану хватило сил все-таки обуздать себя. «У меня есть долг перед друзьями и партией; свои стремления надо обращать на пользу государства», — решил он и в пятый раз отправился на юг.
В тот момент командующий Чэнь по требованию Сунь Ятсена начал активно готовиться к борьбе против старых врагов Гоминьдана — гуансийских милитаристов, по-прежнему оккупировавших Кантон. Сунь тогда опять решил сделать этот южнокитайский город своей революционной базой. Так что момент был очень важный. Чэнь сразу же назначил Чана командиром 2-го корпуса. Это уже была генеральская должность, так что амбиции Чан Кайши, казалось, должны были быть удовлетворены.
Чан разработал планы трех военных операций, которые генерал Чэнь принял и успешно реализовал. Не только Кантон был взят, но и вся провинция Гуандун очищена от гуансийских милитаристов. Несмотря на это, гордый Чан, посчитавший, что свой долг он выполнил, тут же опять впал в депрессию и уехал, подав в начале ноября 1920 года новое прошение об отставке.
Да, трудно было Сунь Ятсену утверждать единоначалие в партии! Похоже, он действительно ценил Чана, этого талантливого, целеустремленного и смелого офицера, но в то же время «нетерпеливого, бескомпромиссного, импульсивного и невыдержанного <человека>, у которого периодически проявлялись симптомы психосоматического заболевания», то есть расстройства психики, вызванного сильными отрицательными эмоциями. Пытаясь в очередной раз образумить строптивца, Сунь написал ему короткое, но весьма знаменательное письмо, в котором высказал недовольство его поведением: «Моему дорогому старшему брату (вежливое обращение в старом Китае. — А. П.) Чан Кайши! Когда наш старший брат Чэнь Цзюнмин, стараясь изо всех сил, с боем вернулся в Кантон, он действовал в интересах нашей партии и нашего государства. Мы, с нашей стороны, изо всех сил помогаем ему… Наше сотрудничество <с ним> не носит обычный временный характер… Я доверяю ему точно так же, как в свое время доверял… Чэнь Цимэю… Но у тебя очень вспыльчивый характер, и твоя ненависть к посредственности чрезмерна. Это часто приводит к конфликтам и осложняет сотрудничество. Поскольку партия возложила на твои плечи великую и тяжелую ответственность, ты должен, хотя бы немного, пожертвовать своими высокими идеалами и постараться пойти на компромисс. Это <надо сделать> просто в интересах партии, и я никоим образом не требую от тебя отказаться от принципов. Согласишься ли ты со мной, мой старший брат, или нет?»
Чан не согласился. Бросил всё и уехал в Сикоу. А Сунь Ятсен 25 ноября 1920 года отправился в освобожденный от гуансийских войск Кантон. 29 ноября он вновь образовал южнокитайское военное правительство в этом крупнейшем городе Южного Китая, расположенном на левом (северном) берегу широкой реки Чжуцзян (Жемчужная) в 150 километрах от английской колонии Гонконг. Кантон, основанный еще в 214 году до н. э., всегда был важным торговым центром страны. В начале же XX века жизнь в нем бурлила не слабее, чем в Шанхае, хотя внешне он совсем не походил на столицу Восточного Китая, которая была больше других китайских городов «испорчена» западной цивилизацией.
Образовав новое правительство, Сунь стал в этом городе обустраиваться. 25 декабря в деревню к Чану приехал его друг Дай Цзитао (по-видимому, по приказу Суня) — просить вернуться на юг. Дай заявил:
— Чэнь Цзюнмин (в правительстве Суня он занял посты военного министра и министра внутренних дел. — А. П.) сейчас предоставил себя в полное распоряжение партии, и доктор Сунь уехал в Кантон, чтобы возглавить там военное правительство, целью которого является подготовка экспедиции против северных милитаристов. Мы должны забыть обо всех разногласиях и держаться все вместе на юге.
Но Чан был непреклонен.
— Требовать от меня, чтобы я поехал <на юг> и работал там, — заявил он, — это все равно что требовать, чтобы я укоротил свою жизнь!
Из разговора ничего не вышло. «Кровные братья» накричали друг на друга, и Дай хлопнул дверью. Правда, после этого они обменялись вежливыми письмами, которые дают дополнительное представление как о характере Чан Кайши, так и о его политических позициях в то время. В первом из них от 5 января 1921 года Чан признал: «Да, у меня плохой характер, и мне обычно недостает хороших манер… Я не контролирую себя, становлюсь грубым и легко взрываюсь». На это Дай ответил через неделю: «Когда я столкнулся с твоей яростью, для которой не было никаких оснований, я почувствовал себя крайне удрученным… Ты, мой старший брат, чрезвычайно упрям, и исправить тебя почти невозможно. Любая мелочь вызывает у тебя неконтролируемый приступ гнева. Обращаясь с людьми таким образом, ты самого себя подвергаешь смертельной опасности. По крайней мере, это может повредить твоей карьере». Чан возразил: «Мой старший брат, ты не можешь представить сложность тамошней <Гуандунской> ситуации… Они выбрасывали меня, когда я им не был нужен, и умоляли вернуться, когда во мне возникала потребность. Как я могу терпеть такое обращение? Я что, узколобый?
Может быть. Но мы не должны чувствовать себя дураками и дерьмом… Я говорил, что у меня плохой характер, не подходящий для общества. Мне надо оставить друзей и жить одному в горах или пустыне. Возможно, тогда я проживу дольше».
И все же Чан задумался над словами «кровного брата». Воздействовали на него и четыре телеграммы Сунь Ятсена, посланные ему из Кантона в течение двух последующих месяцев. Получил он письма и от других товарищей по партии, которые, как и Дай Цзитао, умоляли его пожертвовать своим эго ради общего дела.
