Сунь Ятсен очень многого ожидал от этой поездки. Во-первых, ему хотелось, чтобы его доверенный человек своими глазами увидел то, что происходит в СССР, выяснив все «за» и «против» советской власти. Во-вторых, он рассчитывал, что Чан детально ознакомится с опытом партийного и военного строительства в Советской России, с организацией работы в области образования, пропаганды и молодежной политики. В-третьих, он полагал, что Чан обсудит с вождями РКП(б) и Коминтерна вопросы реорганизации Гоминьдана в массовую политическую партию, получив рекомендации идеологического и организационного характера. И, наконец, — самое главное: он надеялся, что Чан убедит московских товарищей в целесообразности своего старого военного плана, который он по-прежнему вынашивал, — координирование военных действий своих войск и Красной армии против северных милитаристов и создание с помощью СССР новой военной базы Гоминьдана в Монголии или у ее границ. И предполагал даже, что две трети материальной помощи, выделяемой Москвой Гоминьдану, пойдут на строительство военной базы на севере или западе Китая.
Делегация Чан Кайши отбыла из Шанхая 16 августа 1923 года. На ответственное партийное задание в Москву ее провожал весь шанхайский бомонд Гоминьдана, включая Ван Цзинвэя и «цикаду» Чжана, а Дженни и оба сына сопровождали Чана аж до порта Дайрень (Далянь), где члены делегации пересели с парохода на поезд. К поездке Чан хорошо подготовился: еще 5 августа он написал двенадцатистраничный доклад об истории китайской революции и деятельности Гоминьдана, который собирался представить руководящим деятелям большевистской партии.
Пока Чан находился в дороге, Сунь отправил конфиденциальные письма Ленину, Троцкому и наркому иностранных дел СССР Георгию Васильевичу Чичерину, а в середине сентября — новому полпреду СССР в Китае Льву Михайловичу Карахану. В письмах он прямо заявил, что обсуждение военного плана — главная цель визита Чан Кайши. О том же он говорил с прибывшим к нему 6 октября 1923 года Михаилом Марковичем Бородиным, старым членом большевистской партии и видным работником Исполкома Коминтерна, которого Политбюро ЦК РКП(б) по предложению Сталина направило к Сунь Ятсену в качестве политического советника еще 31 июля. «Монгольская база привлекает его больше всего», — докладывал Бородин в Москву.
В Москву Чан и его товарищи прибыли 2 сентября. На Ярославском вокзале их торжественно встречали представители Наркомата иностранных дел, а на улицах столицы — толпы москвичей. Чан был в восторге: ему показалось, что на улицы вышли чуть ли не 250 тысяч человек.
На следующий день делегацию принял Войтинский, являвшийся в то время заместителем заведующего Восточным отделом Исполкома Коминтерна, а через два дня — Чичерин. И тот и другой Чану очень понравились своей «искренностью», о чем он тут же известил Сунь Ятсена по телеграфу. Под впечатлением от первых встреч Чан с энтузиазмом начал вновь учить русский язык, а кроме того, читать «Капитал» Карла Маркса. «Первая часть этой работы показалась мне очень трудной, — написал он Дженни, — но зато вторая — и глубокой, и вдохновенной». В последующие недели он прочтет «Манифест Коммунистической партии» и некоторые другие марксистские работы.
Все, казалось, складывалось хорошо. 36-летний китайский генерал, моложавый, подтянутый, неплохо образованный, произвел на московских руководителей в высшей степени благоприятное впечатление, тем более что всячески демонстрировал свою «близость» к большевикам. «Чан Кайши… принадлежит к левому крылу Гоминьдана, являясь одним из старейших членов партии, — характеризовал его заведующий отделом Востока Наркоминдела Сергей Иванович Духовский. — Пользуется большим доверием Сунь Ятсена. Очень близок к нам. В настоящее время отошел от военной работы на Юге Китая… Известен в Китае как один из образованнейших людей».
На отношении большевиков к Чану во многом сказывалась характеристика, данная Сунь Ятсеном своему строптивому, но преданному ученику в письмах Ленину, Троцкому и Чичерину. Характеристика была настолько блестящей, что Чан Кайши чуть не расплакался, когда Духовский дал ему прочитать письма.
В сентябре и первых числах октября встречи и митинги шли друг за другом: члены делегации вели переговоры с секретарем ЦК российской компартии Яном Эрнестовичем Рудзутаком, заместителем Троцкого по Реввоенсовету Эфраимом Марковичем Склянским, главнокомандующим советской Красной армией Сергеем Сергеевичем Каменевым и неоднократно с Войтинским и Марингом, вернувшимся в Москву. Они посетили 144-й пехотный полк Красной армии, дислоцированный в Москве, различные военные учебные заведения и аэродром, Коммунистический университет трудящихся Востока (КУТВ), открытый большевиками в апреле 1921 года для восточных коммунистов, в том числе членов Коммунистической партии Китая (КПК) и китайского комсомола, и даже съездили с ознакомительной экскурсией в Петроград и Кронштадт. Эта экскурсия произвела на них особенно сильное впечатление.
На переговорах Чан называл компартию СССР «родной сестрой» ГМД, а советские хозяева именовали Гоминьдан «братом», на митингах же Чан пылко провозглашал лозунги о готовности гоминьдановцев «умереть в борьбе с империализмом и капитализмом», руки его дрожали и было видно, что «он сильно и искренне переживал произносимые им фразы». Он пел «Интернационал», кричал «ура!», и после его речей, пения и криков слушатели, приходившие в эйфорию, подхватывали всех членов делегации на руки, качали и выносили к ожидавшему их автомобилю. Вдохновленные левизной Чан Кайши работники Коминтерна даже предложили ему вступить в компартию, но он заявил, что сначала должен посоветоваться с Сунь Ятсеном.
Со Склянским и Каменевым Чан обсудил главный вопрос, связанный с оказанием военной помощи Гоминьдану со стороны СССР. Исполняя поручение Суня, он передал им план новых военных операций в Китае, подчеркнув, что для его реализации необходимо создание северо-западной базы суньятсеновской армии: либо в самой Монголии, либо у ее границ. Окончательный вариант этого плана был утвержден Сунем 5 августа 1923 года, за И дней до поездки Чана.
Но тут что-то пошло не так. Радушие русских неожиданно иссякло. Весь октябрь и первую декаду ноября, кроме посещения ряда московских заводов и фабрик, делегация по сути ничем не занималась, и ни Чичерин, ни кто-либо другой из высокопоставленных лиц ее не принимали. Чан страшно разозлился: он решил, что русские просто не хотят принимать план Сунь Ятсена — тот самый, который разработал сам Чан Кайши. Для болезненно обидчивого Чана это был серьезный удар. Он захандрил, целыми днями учился играть на цине (старинном китайском музыкальном инструменте) и не выходил из дома. 18 октября Чан направил в Исполком Коминтерна «Доклад о национальном движении в Китае и о партии Гоминьдан», в котором среди прочего утверждалось, что третий принцип Сунь Ятсена — первый шаг к коммунизму. Однако в ответ на поступившее в тот же день предложение Чичерина встретиться ответил, что болен.
Обиженный Чан согласился на встречу с наркомом Чичериным только через три дня, но был явно не в духе, о чем Чичерин в тот же вечер сообщил полпреду СССР в Китае Карахану: «Делегация нервничает, потому что ей слишком мало занимались и ничего не выходит». Карахан посоветовал Чичерину «обласкать суньятсеновского начальника штаба», о чем нарком сообщил Сталину, Троцкому и другим вождям партии и Коминтерна, заметив: «Между тем происходит обратное. Кроме меня с ним виделся только т. Склянский… Нервозность начальника штаба доходит до крайней степени, он находит, что мы им совершенно пренебрегаем».
