Да, вожди большевистской партии действительно скептически отнеслись к «фантастическим» военным планам Суня и Чана. Но не это было главной причиной их неожиданного охлаждения. Они с самого начала считали, что было бы гораздо лучше, если бы их представители (Бородин и военспецы, посланные осенью 1923 года в Южный Китай) обсудили все, что надо, с самим Сунь Ятсеном на месте: ни Чичерин, ни кто-либо другой в Москве реальную военную ситуацию в Китае не представляли. Они вообще находили приезд Чан Кайши в СССР до получения информации от Бородина и советских военных специалистов «неудобным». Но, по словам Чичерина, «не могли отшить» Чана и поначалу вели с ним «некоторые разговоры» просто для того, «чтобы не озлобить его».
В октябре же советскому руководству стало вообще не до Китая. В большевистской партии развернулась борьба между левой оппозицией во главе с членом Политбюро и наркомом по военным и морским делам Львом Давидовичем Троцким, выступившим против бюрократического перерождения партийной верхушки, и большинством ЦК во главе с генеральным секретарем компартии Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Обе фракции, по словам Чичерина, были «очень поглощены» подготовкой к схватке на пленуме ЦК, запланированном на 25–27 октября. Одновременно и ЦК, и Исполком Коминтерна, и Наркоминдел были вовлечены в организацию крупномасштабного коммунистического восстания в Германии: германская революция рассматривалась ими как самая серьезная после Октября 1917-го попытка разжечь пожар мировой революции.
К началу ноября 1923 года, однако, стало ясно, что и большевистский путч в Германии, и левая оппозиция проиграли битву. Вот тогда-то в Кремле, казалось, снова вспомнили о Китае, хотя военного плана Суня так и не приняли. «Военные планы <Суня>, а следовательно, и чисто военные требования, обращенные к нам, откладываются до прояснения обстановки в Европе», — заявил Троцкий. Об этом Чану и другим членам делегации в мягкой форме сказал Склянский. В то же время советская сторона согласилась оказать помощь Гоминьдану в подготовке военных кадров китайской революции. Ну и, конечно, в снабжении ГМД оружием и деньгами.
Чан, конечно, был не очень доволен. Он все это время находился в депрессии и даже попросил советских хозяев устроить его на две недели в санаторий подлечить нервы. Но потом передумал, так как в начале ноября получил плохие известия из Кантона: новая экспедиция Сунь Ятсена против Чэнь Цзюнмина закончилась поражением. И Чан заторопился домой.
В последние дни перед отъездом делегация встретилась с председателем Всесоюзного Центрального исполкома Михаилом Ивановичем Калининым (который произвел на Чана плохое впечатление своей неосведомленностью в международных делах) и наркомом просвещения Анатолием Васильевичем Луначарским, приняла участие в заседании Исполкома Коминтерна, проходившем под председательством главы Исполкома Коминтерна Григория Евсеевича Зиновьева, и даже нанесла визит Троцкому. Вообще-то Троцкий считал «нецелесообразным свидание с китайским генералом, который уже виделся с тов. Селянским и Главкомом», но все же уступил Чичерину, который настойчиво старался «устроить свидание» Чана с наркомом по военным и морским делам.
Хотя Чан по-прежнему расхваливал большевиков и твердил о том, что Гоминьдан тоже «сделает что-нибудь на коммунистической основе», но чувствовалось, что он разочарован. Троцкий же его просто разозлил, поскольку не только посоветовал Суню и Гоминьдану «как можно быстрее» отказаться «от военных авантюр, направив все свое внимание на политическую работу Китая», но и заметил, что в будущем «Гоминьдан сможет начать военные действия не из Монголии… а на территории собственной страны» (Выделено мной. — А. П.)
Чан просто задохнулся. Ведь, как мы помним, и он, и Сунь, да и вообще все китайцы считали Монголию частью Китая. «После этого разговора Чан Кайши рассердился на всех, говоря, что Троцкий их обманывает, — докладывал в ЦК КПК после возвращения в Китай член делегации коммунист Шэнь Сюаньлу. — Если Монголия желает быть самостоятельной, то надо, чтобы мы ее признали, чтобы мы дали ей самостоятельность, а не она сама себя признала». Чан также не мог «успокоиться, что там <в Монголии> находится Красная Армия». Когда же Шэнь, по его словам, не согласился с Чаном, тот чуть было с ним не подрался: так он был зол.
Новый приступ злобы у Чана вызвала выработанная комиссией Коминтерна под руководством одного из руководителей большевистской партии Николая Ивановича Бухарина резолюция по вопросу о национальном движении в Китае и о Гоминьдане, несмотря на то, что комиссия составила ее по просьбе самой китайской стороны. Дело в том, что большевики не учли ментальность китайцев, которые очень чувствительны к любым проявлениям высокомерия по отношению к ним. В резолюции же чувствовался менторский тон: Исполком Коминтерна поучал Сунь Ятсена, как тому надо трактовать собственные «три народных принципа» в «духе современности». Большевики выразили уверенность, что Сунь проведет в жизнь последовательную программу антиимпериалистической, национально-демократической революции, ключевым моментом которой являлся призыв к радикальной аграрной революции и национализации промышленности.
28 ноября, за день до отъезда Чана и его компаньонов в Китай, резолюция была утверждена Президиумом Исполкома Коминтерна и передана делегации. Ознакомившись с ней, Чан записал в дневнике: «Поверхностно и неправдиво. Они поставили себя в центр мировой революции и раздуваются от самомнения. Их вождь “Зиновьев” — человек способный только разрушать, а не созидать. Я уверен, что скоро возникнет необходимость в создании IV Интернационала».
В таком неблагостном настроении 29 ноября Чан с делегацией выехал из Москвы на родину. Перед отъездом их принял Чичерин, после чего Наркоминдел организовал прощальный банкет. Но это уже не могло изменить негативного отношения Чана к большевикам. Поездка в Москву оказала решающее влияние на мировоззрение 36-летнего революционера. Проведя в Советской России три месяца, Чан, до того придерживавшийся левых взглядов, пришел к выводу, что «РКП(б) доверять нельзя».
Чан Кайши вернулся в Шанхай 15 декабря 1923 года и, встретившись в тот же день с ближайшими соратниками Суня, в том числе с Ху Ханьминем, Ван Цзинвэем и Ляо Чжункаем, передал им доклад о поездке в Россию, составленный им для Сунь Ятсена. Сам же на следующий день уехал к себе в деревню. Чан считал свою миссию выполненной, а никаких постов ни в армии, ни в Гоминьдане он уже не занимал: ведь, как мы помним, в июле 1923 года ушел в отставку. Кроме того, ему надо было до конца года завершить работы по сооружению постоянного мемориала на могиле матери. Отложить это важное дело он никак не мог, следуя конфуцианским традициям, требовавшим от него «тщательно соблюдать все траурные церемонии, связанные с похоронами родителей, и должным образом чтить память предков».
Вот что Чан доложил Сунь Ятсену:
«У РКП(б) в отношении Китая есть только одна цель — превратить Коммунистическую партию Китая в свой послушный инструмент. Она не верит в то, что наша партия действительно может длительно сотрудничать с ней. В своей политике коммунисты преследуют цель советизировать Северо-Восточные провинции, Монголию, Синьцзян и Тибет. Быть может, РКП(б) таит недобрые намерения и в отношении других провинций Китая.
