И Мэйлин, и Чан выглядели сногсшибательно. Она была в жоржетовом ципао серебряного цвета, что соответствовало западной, а не китайской традиции (как мы знаем, в Китае невеста должна была быть в красном), белой кружевной фате до пола, изысканно расшитой оранжевыми бутонами, серебряных туфлях и такого же цвета чулках. В руках она держала пышный букет из розовых роз, стянутый белой и серебряной лентами. Он же был в черном фраке с жилеткой, полосатых черно-серых брюках, сильно накрахмаленной белой рубашке со стоячим воротником и белых перчатках. Невесту подвел к нему ее брат Т. В. Сун. «Когда я увидел мою любимую жену, медленно вплывающую в зал и похожую на облако в вечернем свете, я почувствовал такой прилив любви, не испытанной до сих пор, что я с трудом понял, где я нахожусь», — записал Чан в дневнике после свадьбы.
Под вспышки камер Чан и Мэйлин трижды поклонились фотографическому портрету Сунь Ятсена, обрамленному с двух сторон флагами Китая и Гоминьдана, поклялись жить в любви и поклонились друг другу, свидетелям и гостям. Затем был оглашен брачный договор и на глазах собравшихся заверен печатью. Чан и Мэйлин сели в кресла, и сразу же из закрепленной под потолком корзины на них посыпались тысячи розовых лепестков, что вызвало восторг и новобрачных, и гостей. «Это была самая большая свадьба из тех, какие когда-либо видел Шанхай… Были все консулы… Но я была так ошеломлена и испугана, что ничего и никого не видела», — написала Мэйлин после свадьбы своей американской подруге по колледжу.
После довольно короткой свадебной церемонии молодые отправились на автомобиле покататься по городу, а затем вернулись в дом Сунов на праздничный банкет. Но уже в 21 час уединились в небольшом особнячке под номером 311 на улице Ладу лу (Route Tenant de la Tour). который Чан снял перед свадьбой. Улочка была типично китайская, хотя и располагалась в четырех кварталах к югу от центральной авеню Французской концессии Хуайхай лу (Avenue Joffre).
Судя по дневнику Чана, он и Мэйлин после свадьбы были на седьмом небе от счастья. «Сегодняшний день провел, держа Мэйлин в объятиях, — написал он на следующий день после брачной ночи. — Вот что значит сладость новой женитьбы! Ее ни с чем нельзя сравнить». Правда, по уверениям основателя журнала «Лук» («Взгляд») Гарднера Коулса, Мэйлин в октябре 1942 года говорила ему, что в первую брачную ночь у них с Чаном ничего не было: когда они приехали домой со свадебного банкета, Чан якобы сказал ей, что он против сексуальных отношений, если их целью не является зачатие ребенка; а поскольку у него уже есть сын от предыдущей женитьбы и он больше не намерен иметь детей, то секса между ними не будет.
Зачем Мэйлин понадобилась эта ложь, неизвестно. По-видимому, она хотела оправдаться перед американским журналистом, ставшим в одну из октябрьских ночей 1942 года свидетелем ее измены мужу с недавним кандидатом в президенты США от Республиканской партии Уэнделлом Уилки, посетившим тогда Китай. Спору нет, Мэйлин могла увлечься Уилки, поскольку тот был красив, как голливудский актер, но вряд ли ей следовало так неуклюже лгать. Как мы знаем, Чан всю свою молодость был ловеласом, да и с Дженни не разыгрывал из себя ортодоксального иудея. Более того, как мы помним, 25 августа 1928 года у Мэйлин случится выкидыш. Неужели она уже в первые месяцы после замужества крутила любовь на стороне?
В арендованном доме они жили до тех пор, пока Т. В. Сун не купил для них большой дом неподалеку, на улице Francis Gamier (он передал его Чану в качестве приданого). Двухэтажный каменный особняк европейской постройки под номером 9 располагался между домами Кунов (Айлин и Кун Сянси, номер 7) и самого Т. В. Суна (номер 11). Чану и Мэйлин он очень понравился, и Чан назвал его Айлу (Хижина любви), а Мэйлин написала эти иероглифы несмываемой красной краской на большом валуне во дворе. Этот дом, окруженный высокой стеной, сохранился, только название улицы поменялось: с 1943 года она называется Дунпин лу (Улица восточного спокойствия), а в самом доме, похожем на дворец, сейчас находится музыкальная школа.
Вскоре на пресс-конференции Чан объявил, что они с женой собираются в свадебное путешествие в Америку, «если его планам вернуться в революцию» не суждено сбыться.
Но медового месяца не только за океаном, но и в Китае не получилось. «Большинство думает, что у нас был медовый месяц, — жаловалась Мэйлин подруге 24 января 1928 года. — Совсем нет! На следующий же день после свадьбы он <Чан> начал посещать политические совещания и принимать гостей. И так продолжается до сих пор».
Уже 3 декабря, через два дня после свадьбы, в доме Чана в Шанхае состоялось заседание подготовительного комитета по созыву 4-го пленума ЦИК Гоминьдана. На пленуме планировалось реорганизовать высшие органы власти, поэтому посоветоваться с Чаном прибыли 33 руководителя ГМД, в том числе Ван Цзинвэй, Тань Янь-кай, «цикада» Чжан, главы «новой гуансийской клики» и др. Было решено в ближайшее время распустить Специальный комитет. За день до того крупнейшие военачальники Северо-Западного Китая Фэн Юйсян и Янь Сишань прислали Чану телеграмму с просьбой вернуться к власти. По-прежнему умоляли Чана взять на себя миссию спасителя нации его собственные генералы и офицеры. Не остался в стороне даже Ван Цзинвэй, понявший, что без такого харизматического военного лидера, как Чан, навести порядок ни в армии, ни в Гоминьдане, ни в стране невозможно. 10 декабря на новом заседании в доме Чан Кайши Ван Цзинвэй и несколько его сторонников — членов ЦИК неожиданно для многих открыто предложили Чану вновь занять пост главнокомандующего. Чан был польщен: его главный враг капитулировал. Через несколько дней Ван Цзинвэй уехал «на лечение» во Францию. Чан же вместе с Мэйлин отправился в Ханчжоу, где провел все же несколько медовых дней на уединенной вилле Чэнлу (Чистая хижина), с открытой веранды и из окон которой открывался изумительный вид на живописное озеро Сиху (Западное озеро) — главную достопримечательность Ханчжоу. Располагалась эта трехэтажная вилла на тенистой улочке Наньпинлу, тянущейся вдоль восточного берега озера
[36].
13 декабря Чан Кайши еще раз выступил перед журналистами, объявив, что опять вступает в должность главнокомандующего по двум причинам: во-первых, нужно «уничтожить компартию» и, во-вторых, завершить Северный поход, покончив не только с милитаристами, «отказывающимися подчиниться нашей партии как высшей власти», но и «с гражданскими чиновниками-интриганами, использующими наши внутренние разногласия в своих интересах».
28 декабря Чан получил известие, что Специальный комитет ЦИК, так и не сумевший объединить Гоминьдан, самораспустился, а 2 января 1928 года на его имя пришла официальная телеграмма от нанкинского правительства с просьбой вновь возглавить вооруженные силы. 4 января он формально принял приглашение, отправившись на поезде из Шанхая в Нанкин. На всех железнодорожных станциях его встречали толпы восторженного народа. Генерал Тань Янькай, сопровождавший его, говорил с умилением: «Сегодня люди радуются вашему возвращению. Какой разительный контраст! В августе прошлого года, получив весть о вашей отставке, они были мрачны и унылы». Правда, были и такие, кто совсем не приходил в восторг от встречи с «кровавым убийцей шанхайских рабочих»: за семь часов трехсоткилометрового пути из Шанхая в Нанкин неизвестные террористы два раза пытались взорвать поезд Чана.
