Чан Кайши, находившийся в Наньчане — столице провинции Цзянси, где руководил третьим карательным походом против коммунистов, был потрясен, несмотря на то что знал о готовившихся японских провокациях. «Вчера вечером бандиты-карлики безо всякой причины атаковали шэньянский арсенал, а через пятнадцать минут я получил известие о том, что они захватили наши <города> Шэньян и Чанчунь, — записал он в дневнике 19 сентября 1931 года. — Они хотят воспользоваться предательским переворотом в Гуандуне, чтобы расколоть страну и захватить северовосточные провинции. Внутренняя смута не прекращается, у предателей в сердце совершенно нет жалости к страдающей стране, а у народа нет чувства патриотизма, общество не организовано, а правительство не окрепло. Если говорить об этом народе, то он совсем не живет по законам современного мира, а ситуация усугубляется естественными катаклизмами и бедами, приносимыми бандитами. Единственное, кому я верю, это своему сердцу, любящему мою страну. В этот момент я ясно осознаю, что кризис вот-вот наступит, и единственное, что мне остается, это служить <родине> всеми силами до последнего дня жизни».
Чан выступил с обращением к нации, призвав народ сплотиться вокруг правительства. «У всех нас один Китай и одна программа национального возрождения», — заявил он.
Хозяин Маньчжурии, Молодой маршал Чжан Сюэ-лян во время этих событий находился в Бэйпине. Именно 18 сентября он выписался из клиники Рокфеллера, где долго лечился от наркозависимости, осложненной тифом. Вечером он заехал в театр послушать пекинскую оперу, в которой главную женскую партию исполнял великий актер Мэй Ланьфан
[46]. Известия о событиях в Шэньяне и Чанчуне, которые он получил поздно ночью, совершенно деморализовали его. А вскоре японцы нанесли его самолюбию новый удар: демонстративно прислали ему 417 ящиков с вещами из его шэньянской резиденции. Он связался с Чаном, не зная, что делать: основные части его армии находились тогда вне Маньчжурии, на севере Китая. Надо ли было идти на Шэньян и Чанчунь? Все взвесив, Чан приказал ему не оказывать сопротивления, надеясь уладить инцидент миром. 21 сентября его правительство направило протест в Лигу Наций, предприняв тем временем строжайшие меры для защиты японских подданных в Китае.
Одновременно Чан, несмотря на войну с китайскими коммунистами, стал прилагать усилия для нормализации отношений с СССР. Ему нужен был союзник, и Советский Союз как нельзя лучше подходил для этой роли: ведь японцы, оккупировав Маньчжурию, создали потенциальную угрозу и КВЖД, и самому СССР, и Чан понимал, что в своих геополитических расчетах Сталин не мог этого не учитывать. Немцы, конечно, продолжали помогать Китаю, но только СССР, граничивший с Маньчжурией, мог вмешаться в конфликт — по крайней мере для того, чтобы защитить КВЖД, если бы японцы устроили на ней провокации. Конфликт Советского Союза с Японией был бы для Чана наилучшим выходом из ситуации. В сентябре 1931 года бывший советский консул в Дайрене (Даляне) Иван Иванович Шебеко (он же Журба, Шурба) написал во 2-й восточный отдел Наркомата иностранных дел: «Китайцы стараются вызвать признание (так в тексте. — A, П.)9 что СССР введет войска на КВЖД, так как японское вторжение направлено и против СССР, и против Китая… Мнение о том, что СССР по самой природе своего положения должен в Маньчжурии каким-то образом противодействовать Японии, было и сейчас является преобладающим».
В двадцатых числах сентября 1931 года китайский директор КВЖД Мо Дэхуэй, по сути являвшийся полномочным представителем Чана в Москве, в беседах с заместителем наркома иностранных дел Караханом неоднократно пытался, прощупывая почву, поднимать вопросы взаимодействия Китая с СССР в деле противодействия японской агрессии.
Но Сталин стремился избежать конфликта с японцами. 20 сентября 1931 года советское Политбюро постановило: «Отложить принятие решений о дипломатических шагах <в отношении Китая> в связи с оккупацией японскими войсками Южной Маньчжурии и Мукдена <Шэньяна> до получения дополнительной информации». Сталин явно хотел, чтобы Чан хоть в чем-то пошел ему на уступки. Требовать прекращения войны с коммунистами было, конечно, несерьезно, так что 16 декабря 1931 года Сун Цинлин, работавшая, как мы знаем, на Коминтерн, по поручению московского руководства встретилась с Чаном в Нанкине, предложив ему обменять его сына Цзинго на арестованных в Шанхае в середине июня 1931 года советских агентов, супругов Рудника и Моисеенко-Великую (Нуленсов).
В то время Цзян Цзинго учился в аспирантуре Международной ленинской школы в Москве. За год до того он окончил Военно-политическую академию имени Н. Г. Толмачева в Ленинграде, некоторое время работал слесарем на московском заводе «Динамо», затем участвовал в советской коллективизации. В 1930 году он вступил кандидатом в члены большевистской партии и, как один из десятитысячников-коммунистов, брошенных партией на подъем колхозного строительства, с мая по ноябрь 1931 года работал председателем колхоза имени Октябрьской революции в селе Коровино Московской области.
Чан Кайши скучал без Цзинго. С января 1931 года в его дневнике появляются грустные записи: «Я не знаю, как быть добрым к моим детям. Я сожалею об этом… Я очень скучаю о Цзинго. Я плохой человек, потому что не забочусь о нем». Но Чан повел себя так же, как через 12 лет Сталин, во время войны отказавшийся поменять сына Якова на фельдмаршала Паулюса. Даже несмотря на то что жена Мэйл ин просила Чана согласиться на обмен, он отказал Сун Цинлин, сказав, что «передал бы обоих <Нулен-сов> гражданскому суду, иначе он не смог бы поступить». «Мадам Сунь <Сун Цинлин> хотела освободить работников восточного отдела советской компартии, я же ей сказал, что их преступления уже полностью доказаны, но она настаивала, чтобы я их освободил, предлагая обменять их на Цзинго, — записал Чан в дневнике в тот же день. — Лучше уж я соглашусь на то, чтобы Цзинго не возвращался домой или чтобы его убили в Советской России, но никогда не обменяю преступников на собственного сына… Как же я могу… нарушить закон?»
Сун Цинлин была возмущена и вечером того же дня, 16 декабря 1931 года, по информации агента Коминтерна Карла Лессе (заменившего Нуленса), тайно встретилась с советским военным разведчиком Рихардом Зорге. (Он жил в Китае под псевдонимом Джонсон, в Москве его знали под кодовым именем Рамзай; с ним она поддерживала связь со времени его приезда в Шанхай в январе 1930 года.) Во время встречи Сун Цинлин «потребовала 100 хороших коммунистов, которые должны были отправиться в Нанкин, она хотела достать для них оружие и сама хотела вывезти <супругов> Нуленс из тюрьмы в правительственной машине».
Из этой затеи ничего не вышло: 19 августа 1932 года Рудник (Нуленс) был приговорен к смертной казни, которую заменили пожизненным заключением; пожизненный срок получила и его жена. Освободили их только через пять лет по амнистии, а в 1939 году они благополучно вернулись на родину.
Как все же трудно было Чан Кайши управлять страной, когда собственная свояченица, которую все в Китае звали «Матерью государства», поскольку она была вдовой «Отца государства» Сунь Ятсена
[47], занималась преступной деятельностью, сотрудничая с агентами IV (разведывательного) управления советской Красной армии, вооружая коммунистов и готовя побег государственных преступников! Причем в самый тяжелый для Китая момент.
