Мира, на который надеялся Чан, не получилось. Антияпонское движение в Китае поднялось на новую ступень. Центром его стал Шанхай. В населенном японцами квартале, известном под названием «Маленькое Токио», появились дацзыбао и сяоцзыбао (постеры, написанные большими и маленькими иероглифами): «Убей японца!», «Долой японский империализм!» Шанхайские студенты, захватив поезд, приехали в Нанкин, где атаковали здание МИД, требуя активных действий против Японии. Они схватили министра иностранных дел Ван Чжэнтина и чуть не убили его.
Но Чан сохранял хладнокровие. «Даже полторы тысячи студентов вашего университета, если будут едины, смогут победить японский империализм, — заявил он при посещении Центрального университета в Нанкине. — Но без единства ничего сделать не смогут и 400 миллионов человек». «<Мы> никогда не сдадимся и никогда не подпишем неравноправные договоры с Японией», — заверил он учащихся школы в родной деревне Сикоу. А своим ближайшим соратникам с горечью сказал: «Ответственность за революцию пала на мои плечи. Я знаю нас и наших врагов, и я не должен действовать безответственно, чтобы не разочаровать нашего Председателя <Сунь Ятсена> и наших павших героев, нашу страну и наш народ… Все, что я могу <сейчас> сделать, это сносить унижения и нести тяжелую ношу».
Однако студенты продолжали устраивать демонстрации и забастовки, требуя войны с Японией. В середине декабря 1931 года не менее 70 тысяч учащихся из различных районов страны, прибыв в Нанкин, атаковали ЦИК Гоминьдана, типографию партийной газеты «Чжуньян жибао» и другие правительственные учреждения.
Воспользовавшись ситуацией, кантонские путчисты во главе с Ван Цзинвэем заявили, что Чан продался японским «карликам», вновь потребовав его отставки. Ради объединения страны и Гоминьдана Чан вынужден был пойти на переговоры с Кантоном. Он освободил Ху Ханьминя, упросив его поехать к Вану. И при посредничестве Ху в октябре 1931 года представители разных фракций начали обсуждать выход из кризиса, собравшись в Шанхае в доме Сунь Фо, сына Сунь Ятсена. Во время переговоров Ху Ханьминь потребовал, чтобы Чан Кайши немедленно ушел в отставку и навсегда уехал из Китая. Чан отказался и возмущенный вернулся в Нанкин. «Я клянусь перед портретом доктора Сунь Ятсена, перед народом и страной, что я буду верен Временной конституции, даже если мне придется умереть за это», — заявил он.
Но компромисс надо было искать. И с 12 по 23 ноября 1931 года Чан провел в Нанкине IV съезд Гоминьдана, на котором было решено восстановить в партии всех исключенных в период с 4-го пленума ЦИК второго созыва (то есть с февраля 1928 года), включая Ван Цзинвэя, маршала Фэн Юйсяна и генералов Янь Сишаня, Ли Цзишэня и Ли Цзунжэня. В своей речи Чан объявил объединение партии единственным выходом из сложившейся критической ситуации. После этого был также создан Специальный комитет по японскому вопросу во главе с Дай Цзитао и министром обороны Хэ Инцинем. Кроме того, делегаты съезда, которых насчитывалось 381 человек, постановили считать 18 сентября Днем национальной скорби.
Почти одновременно в Кантоне (в ноябре — декабре) и в Шанхае (в начале декабря) Ху Ханьминь и Ван Цзинвэй провели соответственно свои сепаратные IV съезды Гоминьдана. Как и на чанкайшистском съезде, там также были избраны Центральные исполнительные комитеты партии. В этих условиях, чтобы наконец объединить партию, Чан предложил противникам провести в Нанкине объединительный 1-й пленум всех трех ЦИК, но Сунь Фо от имени оппозиции 10 декабря поставил условием его отставку до 20 декабря.
Понимая, что дальше сопротивляться бесполезно, Чан Кайши 15 декабря принял решение в очередной раз уйти со всех постов. «Он просто создал себе слишком много врагов, а потому во второй раз был вынужден уйти со сцены, находясь на вершине власти», — вспоминал Чэнь Лифу. Вместе с женой Чан уехал в родную Сикоу.
В самом конце декабря 1931 года в Нанкине прошел 1-й пленум объединительного ЦИК. Чан на нем не присутствовал, но его все же заочно избрали одним из девяти членов Постоянного комитета Центрального исполкома Гоминьдана. По решению пленума во главе правительства встал Линь Сэнь, старый соратник Суня, а Исполнительную палату возглавил Сунь Фо.
Между тем в январе 1932 года создалась угроза Шанхаю: японские морские офицеры, проходившие службу на кораблях, крейсировавших по реке Янцзы, пытались повторить «подвиг» своих квантунских товарищей. Тем более что японское правительство, захваченное врасплох событиями 18 сентября, вынуждено было задним числом одобрить действия Квантунской армии, даже наградив участников событий. Одобрение выразил и командующий Квантунской армией, несмотря на то что офицеры действовали без его приказа.
В этой ситуации национальное правительство Китая на чрезвычайной сессии приняло решение просить Чан Кайши вернуться и возглавить страну. Линь Сэнь и Сунь Фо направили ему официальные приглашения. И даже глава кантонцев Ван Цзинвэй (находившийся тогда в госпитале в Шанхае) вновь понял, что без Чана, пользовавшегося авторитетом в войсках, не обойтись. Япония грозила полностью подчинить Китай, и надо было готовиться к войне. Выйдя из госпиталя, Ван Цзинвэй отправился в Ханчжоу и на восточном берегу чудного озера Сиху, на вилле Чэнлу (той самой, где Чан после свадьбы провел несколько медовых дней с Мэйлин) 17 января 1932 года встретился с Чаном. Обсудив обстановку, они приняли компромиссное решение: Чан возвращается, чтобы вновь возглавить вооруженные силы, Ван заменяет Сунь Фо на посту главы Исполнительной палаты, а Сунь Фо становится председателем Законодательной палаты.
Вернувшись в Нанкин вечером 22 января, Чан сразу же встретился с ближайшими соратниками в своем доме, чтобы обсудить ситуацию. С октября 1929 года у него с Мэйлин была новая резиденция: специально выстроенный для них двухэтажный особняк европейской постройки из красного кирпича. Он находился рядом с Центральной пехотной военной школой, воссозданной на базе бывшей школы Вампу в марте 1928 года (ныне улица Хуанпу, дом 3). Чан любил этот дом, называя его Цилу (Хижина отдохновения), но Мэйлин предпочитала жить за городом. У них была дача в 28 километрах от Нанкина, у отрогов гор Таншань, возле горячих источников, — каменный особняк с небольшим двориком, засаженным магнолиями, — но она, правда, не слишком нравилась Мэйлин. Во-первых, находилась прямо в центре поселка Таншань (улица Вэньцюань, дом 3), соседствуя с другими дачами, а во-вторых, была очень маленькой: всего три комнаты на одном этаже да две каменные ванные в подвале. Дача была построена в 1920 году одним из потомков великого китайского поэта IV–V веков Тао Юаньмина, а потому именовалась Таолу (Хижина Тао). Чану и Мэйлин ее подарил на свадьбу «цикада Чжан», выкупивший ее у владельца. И Мэйлин, и Чан бывали там редко. В мае 1931 года в особняк по соседству с этой дачей был посажен под домашний арест Ху Ханьминь, остававшийся там до середины июля (после этого Чан перевел его в дом Кун Сянси, а в октябре 1931 года, как мы знаем, освободил в связи с японской агрессией в Маньчжурии). Новую дачу — роскошный дворец из желтого камня с колоннами в три этажа — Чан, поддавшись на уговоры Мэйлин, выстроит в 1934 году; он подарит этот дворец жене на день рождения. Расположенный недалеко от Мавзолея Сунь Ятсена, в лесу на отрогах Лилово-золотой горы, этот дом получит название «Дворец Мэйлин». Супруги переедут туда летом 1936 года.
