Но это будет позже, а пока, 27 января 1932 года, Чан узнал, что адмирал Сиодзава, командующий японским флотом в районе Шанхая, предъявил мэру Шанхая ультиматум, требуя прекратить антияпонский бойкот. Поводом для ультиматума стало то, что накануне китайские хулиганы в рабочем районе города Чжабэе, расположенного на северном берегу небольшой реки Усун (по-другому Сучжоу), избили нескольких японских монахов. И хотя мэр уже на следующий день принял требования адмирала и даже закрыл ан-тияпонские организации, Сиодзава решил проучить китайцев. «Мне не нравится обстановка в Чжабэе, — заявил он корреспонденту «Нью-Йорк таймс». — В Чжабэйском районе Шанхая шестьсот тысяч агрессивных китайцев, и большинство из них настроены резко антияпонски в то время, как около шести тысяч беззащитных японских граждан имеют в Чжабэе дома и магазины».
В 11 часов вечера 28 января 1932 года Сиодзава отдал приказ штурмовать Чжабэй. Но, в отличие от Шэньяна, в Шанхае его моряки, высадившись на берег, встретили ожесточенное сопротивление. Его оказала 19-я китайская армия, переброшенная сюда из Гуандуна Ван Цзинвэем еще в конце 1930 года. Тогда Сиодзава в полночь с 28 на 29 января 1932 года отдал приказ разбомбить Чжабэй с воздуха. Это была первая в истории бомбардировка жилых городских кварталов. Самолеты летели низко, прицельно сбрасывая бомбы в толпы разбегавшихся в ужасе мирных жителей. Через несколько часов этой ковровой бомбардировки в Чжабэе не осталось ни одного целого здания, а тысячи людей были убиты и ранены; беженцы наводнили Международный сеттльмент. Но Сиодзаву, пятидесятилетнего адмирала «с самыми изысканными и мягкими манерами», это никоим образом не обеспокоило. «Ваши американские газеты прозвали меня убийцей младенцев, — заметил он тому же корреспонденту «Нью-Йорк таймс» через четыре дня после начала операции. — Но им следовало бы похвалить меня. Я использовал всего лишь 15-килограммовые бомбы, а мог бы 250-килограммовые».
Через пять лет весь мир будет потрясен такой же ковровой бомбардировкой немецким «Легионом Кондор», одной из эскадрилий Люфтваффе, баскского города Герника. Благодаря знаменитой картине Пабло Пикассо («Герника», 1937) Гернику помнят до сих пор. Увы, о не менее жестокой бомбардировке Чжабэя мало кто вспоминает теперь за пределами Китая!
Чан Кайши послал на помощь 19-й армии свои лучшие войска — две дивизии 5-й армии, включая 1-ю образцовую дивизию, вышколенную немцами. «Надо идти на любые жертвы, чтобы помочь им, — написал он в приказе, — слава 19-й полевой армии — это слава Китая».
В то же время Чан, понимая, что его войска не победят японцев, срочно эвакуировался вместе с правительством в город Лоян (провинция Хэнань), где созвал совещание членов кабинета министров с военными. Было решено начать с японцами переговоры, чтобы урегулировать ситуацию в Шанхае, исходя из установки, сформулированной главой Исполнительной палаты Ван Цзинвэем: «с одной стороны — сопротивление, с другой — переговоры». В этой формулировке важны были обе стороны: слабому Китаю нельзя было сопротивляться, не ведя переговоры, но и вести переговоры, не сопротивляясь, тоже было нельзя: в противном случае страна могла легко потерять независимость. Войска 19-й армии оказали сопротивление японцам, показав врагу, на что способны китайцы, теперь же решить вопрос должны были дипломаты. И они сделали это в мае 1932 года, добившись на переговорах того, что японцы вывели войска из Чжабэя. Правда, китайцы в свою очередь демилитаризировали весь Шанхай и его окрестности, что, конечно, либеральная общественность встретила в штыки. Дипломат, подписавший перемирие, позже был даже избит студентами и госпитализирован. А Чан вернулся в Нанкин лишь в декабре 1932 года.
Между тем 5 февраля 1932 года японцы захватили Харбин, а 18 февраля Маньчжурия, равная по территории одной шестой Соединенных Штатов, была провозглашена «независимой» от нанкинского правительства. 1 марта было объявлено о создании так называемого Маньчжоу-Го (Государства Маньчжурия), а 9 марта «Верховным правителем» этого «государства» в Чанчуне — через шесть дней переименованном в Синьцзин (Новая столица) — японцы провозгласили последнего отпрыска Цинской династии Пу И (тайно вывезенного ими в Маньчжурию вместе с двумя женами из Тяньцзиня, где он проживал). (Через два года, 1 марта 1934-го, японцы переименуют Маньчжоу-Го в Маньчжоу да диго («Великая империя маньчжуров»); императором «Великой империи» с девизом правления Кан-дэ («Спокойствие и добродетель») они провозгласят того же Пу И.)
Японское правительство всячески подчеркивало «независимость» Маньчжоу-Го не только от Нанкина, но и от Токио, однако убедить в этом мировую общественность и победить китайскую дипломатию, настаивавшую на том, что Маньчжурия — неотъемлемая часть Китая, не могло. Лига Наций осудила агрессоров. Но Сталин весной 1932 года по сути признал северо-восток Китая «независимым», начав переговоры о продаже КВЖД новым властям Маньчжурии (а фактически — японцам)
[48]. Более того, он принял решение открыть в Благовещенске консульство Маньчжоу-Го, одобрил замену китайских членов правления КВЖД на чиновников, назначенных правительством Маньчжоу-Го, разрешил переброску по этой дороге японских войск и начал поставлять японцам авиационное топливо (договор был заключен на пять лет). Характерно, что в советской Красной армии в то время проходил стажировку ряд японских офицеров, но их не только не вернули на родину, но и продлили с ними контракт еще на год. К постановлению же Лиги Наций по вопросу о японо-китайском конфликте Советский Союз не присоединился.
Вместе с тем Сталин согласился на восстановление дипломатических отношений с Китаем, опасаясь, что «сдержанность» в этом вопросе может толкнуть «нанкинцев в объятия Японии. Этот вопрос, — подчеркнул он, — как и вопрос о наших отношениях с Америкой, имеет прямое отношение к вопросу о нападении Японии на СССР. Если Япония благодаря нашей излишней сдержанности и грубости к китайцам заполучит в свое распоряжение нанкинцев и создаст единый фронт с ними, а от Америки получит нейтралитет, — нападение Японии на СССР будет ускорено и обеспечено. Поэтому сдержанность в отношении нанкинцев… не должна превращаться в грубость и отталкивание, не должна лишать их надежды на возможность сближения».
Однако Чан Кайши этого уже было мало. Судя по данным советской разведки, китайский генералиссимус в начале июня 1932 года стал проявлять не только заинтересованность в обмене послами с СССР, но и в одновременном заключении с Советским Союзом договора о ненападении. Этот договор нужен был для того, чтобы вынудить Сталина официально признать Маньчжурию частью Китая: ведь Маньчжурия должна была быть включена в состав той территории (Китайской Республики), о ненападении на которую советские руководители договаривались бы с Нанкином. 29 июня с официальным предложением заключить договор о ненападении к наркому иностранных дел СССР Максиму Максимовичу Литвинову обратился представитель Китая при Совете Лиги Наций Янь Хойцин. Но, как справедливо отмечали члены советского Политбюро Молотов и Каганович, этот договор мог бы затруднить установление «нужных нам <СССР> отношений с Манчжуго < Маньчжоу-Го >».
