В конце сентября 1933 года Чан Кайши начал новый, пятый карательный поход, бросив против «красных бандитов» Центрального советского района миллионную армию. На этот раз он сам возглавил ее, перенеся свою штаб-квартиру в городок Гулин (Пик быка) в горах Лушань, расположенный на севере провинции Цзянси в окрестностях города Цзюцзян. С 1934 года неподалеку от этого городка, в лесу, находилась еще одна дача их семьи, которую Чан назвал Мэйлу (Хижина Мэйлин, или Красивая хижина)
[50]. Эта двухэтажная каменная вилла, утопавшая в зелени, была построена в 1903 году и подарена жене Чана ее приятельницей, английской миссионеркой, приобретшей ее в 1922 году. Из окон виллы открывался настолько красивый вид, что в сравнении с ним, по словам одной из ее посетительниц, «Швейцария бледнела». Но Чана этот вид не отвлекал от мрачных мыслей: он прибыл на виллу (Дачу на мосту Богини милосердия!), чтобы раз и навсегда безжалостно искоренить коммунистов. Война предстояла тяжелая, и он понимал, что в пятый раз просто не мог проиграть Мао.
Здесь Чана посетили два английских журналиста — спецкор лондонской «Таймс» Питер Флеминг и корреспондент агентства «Рейтер» Джеральд Йорк. Обоих поразила спартанская обстановка «маленького бунгало», которое охраняли всего шестеро автоматчиков. По словам Флеминга, Чан принял их в «маленькой комнате, скромно обставленной в европейском стиле». На стенах висели дешевые репродукции картин исключительно религиозного содержания. («Стальные гравюры, изображающие Христа и Деву Марию», — добавляет Йорк.) Мебель была простая, некрасивая и старая. Дом генералиссимуса армии Китайской Республики выглядел совсем не соответствующим его статусу. Чан, одетый в темно-синий халат, показался гостям невероятно худым. «Он тихо вошел в комнату и остановился, глядя на нас, — вспоминал Флеминг. — …Его лицо было темным, скулы высокими и ярко выраженными, а нижняя губа выступала, как у Габсбургов
[51]. Но самыми необычными были его глаза. Большие и красивые. Его взгляд был острым, почти агрессивным. В нем чувствовалась сила, которая подавляла, что редко встретишь в Китае, где люди обычно смотрят на тебя безразлично, если не уклончиво».
Флеминга и Йорка интересовали главным образом два вопроса: «Возможно ли сближение между Китаем и Японией» и «как скоро Чан собирается решить проблему коммунизма в Китае». Чан, не раздумывая, ответил, что никогда не пойдет на компромисс в маньчжурском вопросе, а с коммунистами покончит к Рождеству, то есть к 25 декабря 1933 года. А напоследок бросил на англичан «один из тех удивительных взглядов, которые заставляют человека непроизвольно чувствовать себя неловко — так, как если бы вы были несоответствующим образом одеты. Мы пошли через сад по тропинке к выходу, ощущая свою ничтожность». «Он самый поразительный китаец из всех, кого я встречал», — резюмировал Йорк.
Германские советники Чана разработали план кампании, заключавшийся в удушении Китайской Советской Республики путем возведения вдоль ее границ нескольких тысяч блокгаузов — мощных каменных фортов, на расстоянии двух-трех километров друг от друга. Решив раз и навсегда покончить с КПК, Чан был теперь осторожен. Более всего он не хотел спешить. Солдаты продвигались вглубь «красной зоны» медленно, по два-три ли (то есть по одному-полтора километра) в день, закрепляясь на каждом пройденном рубеже, а от двенадцати до шестнадцати самолетов каждый день бомбили позиции китайской Красной армии, сбрасывая ежемесячно по три тысячи бомб. Время шло, и кольцо сжималось. Один из генералов Чана так охарактеризовал эту тактику: «Осушить пруд, чтобы выловить рыбу». Наряду с военными мерами Чан использовал и политические. Причем на последние делал особый упор — из расчета «30 процентов усилий — на войну, 70 — на политику». Повсеместно на отвоеванных территориях возрождалась традиционная деревенская система круговой поруки (баоцзя), воссоздавались отряды местной крестьянской самообороны (миньтуани). За поимку главарей коммунистической партии объявлялись большие награды. За голову Мао, например, — четверть миллиона китайских долларов.
Вскоре возникли новые трудности. В ноябре 1933 года в Фуцзяни против Чан Кайши восстали войска 19-й полевой армии, бывшие защитники Шанхая, которых Чан передислоцировал туда после подписания перемирия с японцами. 22 ноября в столице провинции, городе Фучжоу, было провозглашено так называемое Народно-революционное правительство Китайской Республики во главе со знакомым нам гуандунским генералом Ли Цзишэнем, давним противником Чан Кайши. Войска 19-й армии вообще состояли в основном из гуандунцев. «Министром иностранных дел» нового правительства стал левый гоминьдановец Евгений Чэнь, предки которого тоже были из Гуандуна. Мятежники объявили о выходе из Гоминьдана и создании новой «Партии производителей». Их программа была не только резко античанкайшистской, но и антияпонской, более того — антиимпериалистической. Вожди мятежников объявили, что выступают за демократию, против любой диктатуры, а также за огосударствление экономики и перераспределение земли в интересах «голодающих крестьян». Вместо того чтобы бороться с КПК, они стали с ней сотрудничать, но долго им продержаться не удалось. В январе 1934 года Чан подавил мятеж, а затем вновь занялся КПК.
Для искоренения коммунизма в феврале 1934 года по инициативе Мэйлин, Чэнь Лифу и Уильяма Генри Дональда, нового советника Чана, бывшего ранее советником Молодого маршала, но к тому времени уже вернувшегося вместе с ним из Европы и перешедшего на службу к Чан Кайши
[52], была разработана целая программа культурного возрождения нации, целью которой объявлялось восстановление утраченных конфуцианских норм морали и нравственности. Чан полностью поддержал ее, подчеркнув, что «удовлетворение запросов людей, стремящихся к новой жизни, в определенной мере зависит от правительства, особенно его системы образования, экономической политики и мер по защите всего <населения>».
Весной 1934 года в Наньчане (где тогда находилась ставка генералиссимуса) на массовом митинге Чан объявил о начале движения, которое получило название «За новую жизнь!». По всей стране прокатилась волна митингов и демонстраций в поддержку движения. Инициаторы придавали ему в определенной степени религиозный характер, стремясь внедрить в сознание людей идеалы, характерные как для традиционной китайской философии, так и христианства.
Главные идеи движения выражались в ставшем популярным лозунге из четырех иероглифов: ли, и, лянь, чи (хорошие манеры, правильное поведение, честность и гордость). Этот лозунг был взят из трактата великого древнекитайского философа Гуань Чжуна (Гуаньцзы; 720–645 годы до н. э.); трактат Чан внимательно перечитал в начале 1934 года. «Эти четыре добродетели, — объявил он, — являются важными принципами в пропаганде морали… Главной целью движения за новую жизнь является замена иррациональной жизни на рациональную… Наш народ должен быть воспитан в военном духе. Прежде всего мы должны приобрести привычки к порядку, чистоте, простоте, экономии, исполнительности и точности. Мы должны соблюдать порядок, делая упор на организацию, ответственность и дисциплину, и быть готовыми умереть за <свою> страну в любой момент».
