Мощным и сильным Чан хотел сделать и разваливающийся на части Китай, потому-то и пытался, как мы видели, установить в Поднебесной такой общественно-политический строй, при котором страна была бы сплочена. «Партия и правительство имеют полное право ограничивать при необходимости личную свободу любого человека.
Этот принцип применим ко всем вне зависимости от их положения, прошлых заслуг или обязанностей, которые они выполняют», — утверждал он. И еще: «Я уверен, что без абсолютного доверия всех к одному человеку мы не сможем возродить нацию и полностью завершить революцию».
Страшная фашистская перспектива? Похоже. Но, во-первых, в отличие от Муссолини и Гитлера, Чану, как мы знаем, мало что удавалось сделать в этом отношении; он даже не смог по существу объединить Китай. А во-вторых, именно Сунь Ятсен задолго до Муссолини и Гитлера призывал ввести в стране режим политической опеки, то есть открытую однопартийную диктатуру, подчиняя при этом и партию, и общество своей личной власти. И тот же Сунь требовал передать в собственность государства или под государственный контроль все крупные и жизненно важные средства производства. Иными словами, все, что Чан пытался сделать, соответствовало учению Сунь Ятсена, а не Муссолини и Гитлера.
В фашизме и даже нацизме обвинять Чана все время пытались коммунисты, но у них это плохо получалось. Вот что, например, писал в Москву главный представитель Коминтерна в Китае Артур Эрнст Эверт в начале декабря 1932 года: «Чан Кайши внутри Гоминьдана организует фашистскую группу — “Ассоциацию синерубашечников”… Эта организация выдвигает следующие национал-социалистические лозунги:
1. Аграрная реформа (“to equalize the ownship of land”
[57]).
2. Борьба с иностранными захватчиками, против неравноправных договоров.
3. Развитие промышленности (для этих целей иностранные займы; часть из них должна быть использована на поддержание фашистской организации).
4. “Устранение конфликта между рабочими и капиталистами”.
5. Укрепление армии и ее реорганизация на базе всеобщей воинской повинности.
6. Равенство полов и т. д.».
Да, страшную нацистско-фашистскую организацию создавал Чан Кайши, если она стремилась к реализации таких целей! Особенно «по-нацистски» выглядит равенство полов, не правда ли?
В какой-то мере извращенная реакция коминтерновского представителя на традиционалистское движение «За новую жизнь!» объяснялась тем, что в то время Чан резко усилил антикоммунистическую пропаганду, которая в своем ожесточении стала зашкаливать через край. «За последние несколько месяцев, — сообщал Чан нации в 1934 году, — их <коммунистов> все уничтожающее пламя стало выше, чем когда бы то ни было… Деревни, через которые они прошли, утопают в крови. Они уничтожают всех, мужчин и женщин, стариков и детей… Они совершают такие деяния, которые человеческие существа не могут совершать. За последние двести лет таких преступлений никто не совершал. Когда я говорю об этом, мое сердце сжимается от боли, а когда я думаю об этом, мои волосы встают дыбом».
Слов нет, коммунисты действительно творили беззакония: жгли дома более или менее зажиточных крестьян, захватывали их имущество и даже убивали тех, кого считали «помещиками» и «кулаками». Но офицеры и солдаты Чана тоже не были похожи на христианских миссионеров. Скорее — на инквизиторов, огнем и мечом уничтожавших «ересь». Так что вряд ли у Чана, привыкшего к насилию, от коммунистического беспредела на самом деле сжималось сердце и волосы вставали дыбом. Тем более что и волос-то на голове у него не было: как мы помним, он брил голову.
В конце концов, в ходе пятого карательного похода Чан стал достигать своей цели. Как вспоминал впоследствии китайский коммунист Ян Сун, Чан «во время 5-го похода был умнее нас, он учел весь старый опыт». Истекая кровью и проигрывая одно сражение за другим, Красная армия Китая отступала вглубь Центрального советского района. К лету 1934 года она оказалась в критической ситуации. «Опасное положение в ЦСР… — сообщил 2 июня в Москву Эверт. — Нет надежды, что в ближайшее время еще удастся добиться коренного изменения в нашу пользу… Наши потери огромны. Дезертирство растет». Сталин отправил «китайским товарищам» 200 тысяч рублей (по курсу того времени — около 150 тысяч китайских долларов). Большего он сделать не мог.
В октябре 1934 года отряды китайской Центральной Красной армии начали прорыв блокады и в самом начале ноября вышли в южную Хунань. Общая их численность на тот момент составляла чуть более 86 тысяч человек. Цель похода не была продумана до конца. Хотелось только одного: вырваться из котла. Радиосвязь с Исполкомом Коминтерна отсутствовала. Не было сообщения и с другими советскими районами, и о том, что там происходило, никто не знал. Более или менее ясным было одно: надо двигаться в западном направлении, в пограничную область на стыке провинций Гуаней — Хунань — Гуйчжоу, где, по сведениям коммунистов, «не было вражеских укреплений». Маршрут был выбран довольно точно: по районам компактного проживания пришлых людей (хакка), которые, естественно, приветствовали красноармейцев как своих освободителей. Гоминьдановские войска, ведшие параллельное преследование, не рискнули атаковать главные силы красных. Они опасались восстания хаккского населения.
Вынудив красных уйти на запад, Чан ослабил напряженность в Восточном и Юго-Восточном Китае. Более того, преследуя войска КПК, его армия наконец-то начала де-факто подчинять Нанкину отдаленные районы, до того контролировавшиеся центральной властью лишь номинально. Войдя, например, в Гуйчжоу, войска Чана тут же сместили местного губернатора, а Чан, лично прибыв в столицу провинции, город Гуйян, заставил его улететь в Нанкин. Вместо него он назначил одного из своих генералов. «Таким образом, — вспоминает генерал Ли Цзунжэнь, — продвигаясь на запад, коммунисты… сделали так, что Гуйчжоу перешла в его <Чана> руки». В середине декабря 1934 года Чан, прилетев в столицу Сычуани Чэнду, сменил и губернатора этой провинции, правда, на этот раз назначив на его место одного из местных милитаристов, генерала Лю Сяна, изо всех сил демонстрировавшего ему свою преданность. Это было ошибкой: Лю Сян вскоре начнет устанавливать в Сычуани свои порядки.
Тем не менее можно считать, что 1934 год для Чана завершался неплохо. Великая депрессия, казалось, заканчивалась. В стране наблюдался экономический рост, начали увеличиваться иностранные капиталовложения. Подходила, похоже, к концу и гражданская война с КПК: потерпев поражение, коммунисты отступали в предгорья Тибета. Более или менее нормализовывались и отношения с японцами, которые в основном соблюдали перемирие в Шанхае и на севере Китая, хотя и хозяйничали в Маньчжурии и Жэхэ. Правда, именно в 1934 году Японии удалось прорвать дипломатическую блокаду Маньчжоу-Го: в марте правительство Пу И признал Сальвадор, за ним последовали Доминиканская Республика и Ватикан, но это мало что изменило. Лига Наций по-прежнему осуждала агрессора.
После Нового года по григорианскому календарю, 1 января 1935 года, Чан улетел на несколько дней в родную Сикоу: он заслужил отдых.
