В беседах принял участие заместитель наркома иностранных дел Китайской Советской Республики Пань Ханьнянь. Было решено, что Дэн вместе с Панем «направятся в Нанкин для переговоров с Чан Кайши», а затем из Нанкина — в советский район для обсуждения с Мао и другими руководителями КПК «конкретных методов сопротивления Японии и спасения родины». 23 января Пань Ханьнянь направил Чану письмо, гарантируя Дэн Вэньи личную безопасность на территории советских районов. За день до того Чан, проинформированный Дэн Вэньи об успехах переговоров, заявил Богомолову, что «считает возможным договориться с <китайской> компартией», но попросил СССР «использовать свой авторитет, чтобы убедить Красную армию <Китая> признать фактическое правительство <Нанкина>». Но Богомолов, а затем и Сталин (через Стомоня-кова) дали Чан Кайши понять, что СССР якобы не имеет «возможности ни взять на себя, ни осуществить» посредничество между ним и КПК, вновь подталкивая самого Чана проявлять инициативу.
КПК к тому времени была ослаблена. Но все же не уничтожена. В конце октября 1935 года китайские коммунисты закончили свой Великий поход. 22 октября в деревушке Уцичжэнь на севере провинции Шэньси Мао Цзэдун объявил его оконченным. Коммунисты в итоге прошли с юго-востока на северо-запад Китая 12 тысяч ли, то есть около восьми тысяч километров. (Мао, правда, объявил, что они прошли 25 тысячам, то есть более 16 тысяч километров — так звучало более героически.) Из 86 тысяч солдат и командиров, вышедших из окружения в октябре 1934 года, в эту деревню добрались не более пяти тысяч, однако говорить о разгроме КПК не приходилось.
Коммунисты стали обосновываться в новом советском районе — на границе провинций Шэньси, Ганьсу и Нинся. Радиосвязи с Коминтерном у них по-прежнему не было, так что о политике единого антияпонского фронта они ничего не знали. В феврале 1936 года их войска вторглись в провинцию Шаньси, где вновь, как и в Центральном Советском районе, начали грабить и убивать всех, кого считали эксплуататорами. Иначе им было просто не выжить: север Шэньси, куда они пришли, был наиболее бедным районом Китая, а в соседней провинции Шаньси было чем поживиться.
На бандитизм коммунистов Чан, конечно, должен был реагировать. Не прекращая переговоров с Москвой и КПК, он мобилизовал все силы для окружения и разгрома бандитствовавших войск Мао в Шаньси. Коммунисты вынуждены были вернуться в соседнюю Шэньси.
Между тем Чан узнал, что 9 февраля 1936 года в «Ленинградской правде» было опубликовано письмо его старшего сына Цзинго матери, в котором тот вновь, как и после шанхайского переворота 12 апреля 1927 года, заклеймил отца. «Что делать, мама, — было написано в письме, — если твой муж — Чан Кай-ши варварски уничтожает тысячи и десятки тысяч наших братьев, предал свой народ, продал интересы китайской нации?.. Сейчас Чан Кай-ши проповедует теории и нравственные законы Конфуция… <Но> разве ты не помнишь, мама, кто стащил тебя вниз со второго этажа за волосы? Разве не он? Кого ты на коленях умоляла, чтобы он не выгонял тебя из дому? Разве не его? Кто своими оскорблениями и побоями вогнал в гроб мою бабушку? Не он?.. Каждый честный китаец должен… беспощадно бороться против Чан Кай-ши».
14 февраля Чан записал в дневнике: «Получил известие о том, что сын Цзин <Цзинго> поместил в московской (на самом деле ленинградской. — А. П.) газете письмо к матери, в котором очернил своего отца. Думаю, что письмо сфабриковано, поэтому на сердце у меня спокойно».
Чан был прав: письмо действительно было фальшивое: еще 23 ноября 1935 года его написал Ван Мин, глава делегации КПК в Коминтерне. По словам Цзинго, узнав о публикации, он даже заболел, проведя в госпитале 13 дней.
В то время Цзинго, который, как мы помним, со времени поступления в Университет трудящихся Китая имени Сунь Ятсена в Москве в ноябре 1925 года носил русские имя, отчество и фамилию — Николай Владимирович Елизаров, жил на Урале, в Свердловске. Туда его перевели в ноябре 1932 года после обучения в аспирантуре Международной ленинской школы — помощником начальника механического цеха № 1 Уралмашзавода. В 1933 или 1934 году он познакомился там со светловолосой девушкой, сиротой, комсомолкой Фаиной Ипатьевной Вахревой, которая была на семь лет моложе его.
Она родилась 15 мая 1916 года в селе Гаврилов-Ям, недалеко от Ярославля, где ее родители, Ипатий Федорович и Екатерина Петровна, а также старшая сестра Анна работали на прядильной фабрике льняных изделий купца А. А. Локалова. По некоторым данным, Ипатий Федорович, белорус по национальности, переселился туда из города Орши. По-белорусски его фамилия звучала Вахрава, но он, переехав в Центральную Россию (сначала во Владимирскую губернию, а потом — в Ярославскую), исправил ее на русский манер. Мать умерла, когда Фаине было всего шесть лет, в 1922 году, а отец — в 1931-м. Воспитывала Фаину ее «сестра-мать»
[60] Анна. В семье был еще грудной ребенок, брат, но он умер вскоре после смерти матери. В тот же год, когда скончался отец, Анну послали учиться в Машиностроительный институт города Свердловска, и пятнадцатилетняя Фаина поехала с ней. Девушка сначала поступила в ФЗО (школу фабрично-заводского обучения), а через два года стала работать токарем на Уралмашзаводе. По словам Цзинго, он «с ходу» полюбил Фаину. 15 марта 1935 года, когда он уже полгода как был заместителем редактора заводской газеты «За тяжелое машиностроение», они поженились. Жили молодые в коммунальной квартире на улице Красных партизан, 4, что в двух шагах от завода. 14 декабря 1935 года у них родился первенец, которому Цзинго дал детское имя Айлунь («Тот, кто любит добродетель»), а Фаина — модное тогда имя Эрик. Ребенок был недоношенным и весил чуть более полутора килограммов, но Фаина и Цзян выходили его. Так у Чана появился первый внук, о котором он пока ничего не знал.
7 декабря 1936 года Цзинго перевели из кандидатов в члены партии, а в самом начале 1937-го назначили заместителем заведующего организационным отделом Свердловского городского совета. Он был на хорошем счету, в данной ему характеристике подчеркивалось: «Принимая самое активное участие в политической жизни… зарекомендовал себя крепким партийцем, большевиком, активно проводящим генеральную линию нашей партии во всей выполняемой им работе».
Понятно, что, публикуя фальшивое письмо Цзинго к матери, Ван Мин действовал не на свой страх и риск: он должен был получить разрешение на самом верху, ибо все вопросы, касавшиеся отношений с Китаем, вождь с 1925 года держал под личным контролем. Очевидно, Сталин лишний раз захотел помахать перед носом Чана, не спешившего капитулировать, своим крупным козырем.
Но результат получился обратный. Чан, как видно, не испугался, продолжив преследовать китайских коммунистов.
К тому времени Мао Цзэдун и другие руководители компартии уже ознакомились с основными решениями VII конгресса Коминтерна. Радиосвязи с Москвой у них не было, но в середине ноября 1935 года в столицу советского района на севере Шэньси, город Ваяобао, добрался посланец делегации КПК в Коминтерне, старый коммунист Линь Юйин (псевдоним — Чжан Хао). Он-то и привез коминтерновские документы, в том числе «Обращение от 1 августа». На протяжении нескольких дней лидеры КПК обсуждали эти материалы и, конечно, одобрили их, так как по-прежнему следовали внутрикоминтерновской дисциплине и, как всегда, зависели от Москвы и в финансовом, и в военном отношении.
