Было ли отправлено это письмо или по диппочте ушло другое, написанное самим Цзинго, неизвестно, но мы знаем, что 8 марта советское Политбюро постановило: «Не возражать против поездки в Китай сына Чан Кайши, если он сам на это согласен». И уже на следующий день Цзинго получил телеграмму из Исполкома Коминтерна с требованием немедленно приехать из Свердловска в Москву. 10 же марта генсек Исполкома Коминтерна Димитров записал в дневнике (явно выполняя указание кремлевского вождя): «Сына Чан Кай-ши <так в тексте> вызвать <к себе > и послать в Китай». По поручению Сталина с Цзинго встретился и находившийся тогда в Москве полпред Богомолов, после чего 16 марта Цзинго вызвал в Москву Фаину.
До их отъезда — 26 марта — в Китай по железной дороге через Владивосток (о таком маршруте распорядился сам Сталин) Цзинго вручили деньги, чтобы он смог заказать себе и жене приличные костюмы и другие необходимые вещи, а также купить билеты на поезд. Кроме того, выдали валюту — 120 долларов «на путевые расходы». Цзинго поклялся твердо следовать указаниям большевистских вождей: «воздействовать» на отца, который «ведет неустойчивую политику».
Через три дня, будучи в пути, Цзинго отправил телеграмму Димитрову: «Посылаю Вам мой самый сердечный большевистский привет с дороги. Все Ваши инструкции будут выполнены». 12 апреля он отплыл на пароходе из Владивостока в Шанхай, а за десять дней до того полпред Богомолов сообщил «кровному племяннику» Чана — Чэнь Лифу, что сын Чана скоро приедет в Шанхай.
И вот Цзинго через 12 лет вновь вступил на китайскую землю. Из Шанхая он вместе с женой и сыном в сопровождении мэра Ханчжоу, встречавшего его на пристани, в тот же день, 19 апреля, на поезде отправился в этот город, где в то время находился его отец. Но тот не захотел с ним встречаться: ведь сын не попросил у него прощения за то, что неоднократно отрекался от него, да к тому же был еще коммунистом. 20 апреля Чан уехал из Ханчжоу в Шанхай, чтобы удалить больные зубы (с зубами у него давно были проблемы, но вряд ли для этого нужно было ехать в Шанхай, он мог пригласить любого шанхайского дантиста к себе на дом). Так что не приходится сомневаться, что уехал Чан Кайши из Ханчжоу демонстративно. Чэнь Лифу посоветовал Цзинго написать отцу письмо с извинениями и просьбой вступить в Гоминьдан. Цзинго сделал это, и Чан наконец принял его в своей ханчжоуской резиденции Чэнлу 30 апреля, сразу после возвращения из Шанхая.
Рассказывают, что когда блудный сын вошел в комнату, где его ждал Чан, он опустился перед отцом на колени и трижды коснулся лбом пола. После этого они поговорили о будущем, и Цзинго сказал, что у него есть «прогрессивные идеи» и он хочет реализовать их в Китае, но Чан посоветовал ему сначала восстановить китайский язык (Цзинго свободно изъяснялся и писал по-русски, но уже забыл многие иероглифы), а также заново изучить китайскую классику — Конфуция, Мэнцзы, Ван Янмина и других философов, а также работы Сунь Ятсена. Он хотел, чтобы сын вернулся в лоно китайской культуры.
Затем Чан представил Цзинго его новой маме — Мэйлин, которая потихоньку сунула ему конверт с деньгами. Со своей стороны Цзинго вручил отцу и новой маме подарки из Москвы, которые выбирал вместе с послом Цзян Тиифу: Чану он подарил письменный прибор из черного уральского мрамора, а Мэйлин — каракулевую шубу. После этого состоялось знакомство Чана и Мэйлин с Фаиной и маленьким Эриком-Айлунем. И Чану, и Мэйлин невестка и внук очень понравились. И Чан, видимо в тот же день, дал Фаине китайское имя — Фаннян, что значит «Красивая девушка». Тогда же, по-видимому, новое имя (клановое) получил от деда Эрик-Айлунь — Сяовэнь. Дело в том, что на поколение Эрика-Айлуня (ЗО-е по счету в роду Улинских Цзянов) приходился иероглиф «сяо». Он означает «почтительность к родителям», «вэнь» же значит «цивилизованный», «образованный». Иными словами, имя получилось вполне созвучным конфуцианским канонам. Возможно, в тот же день, а может быть, и позже по требованию Чана и Мэйлин Цзинго и Фаина согласились крестить сына. (При крещении ему дадут имя Ален, и с тех пор в семье все будут звать его именно так, правда, произнося это имя на английский манер — Элен.)
Только после этого Чан записал в дневнике: «Сын Цзин вернулся домой из России. Не стоит удивляться тому, что, оторвавшись друг от друга когда-то, кости и мясо вновь соединились спустя двенадцать лет. Дух моей покойной матери может теперь успокоиться».
Помирившись с отцом, Цзинго мог теперь навестить свою мать Фумэй. И в самом начале мая он с женой и сыном приехал наконец в Сикоу. Плача от счастья, Фумэй не могла наглядеться как на него, так и на внука. Понравилась ей и невестка — очень скромная и молчаливая. (Молчала Фаина потому, что совсем не знала китайского языка. Разговорится она через несколько лет, когда в совершенстве овладеет нинбоским диалектом.)
Единственное, что не понравилось матери Цзинго, это китайское имя Фаины.
— Нет, оно никуда не годится. Какая же она девушка, если уже замужем! Надо изменить ее имя на Фанлян («Аккуратная и добродетельная»).
Цзинго имя очень понравилось. Так потом и весь Китай стал звать Фаину.
По требованию Фумэй вскоре была устроена их новая свадьба — на китайский манер. Фаину нарядили в красивое шелковое платье-ципао красного цвета с разрезами до бедер, расшитое цветами и огромными драконами. Цзинго надел костюм-тройку. Были приглашены многочисленные родственники и соседи, и Фаина приготовила несколько русских блюд, правда, с большим трудом, так как деревенские озорники подложили ей в печку мокрый хворост. На китайских свадьбах принято подшучивать над невестами, так что все весело смеялись.
Светловолосая, скромная и трудолюбивая Фаина произвела на местных жителей хорошее впечатление. Сильно удивило их только то, что через несколько дней после свадьбы Фаина вдруг появилась на берегу реки в купальнике! Толпа зевак высыпала на берег — смотреть на «голую» невестку Чан Кайши. Но их прогнала Фумэй.
— Женщины на Западе только так и купаются, — объяснила она. — Так что не на что здесь смотреть.
Молодожены поселились в отдельном каменном доме со всеми удобствами, выстроенном Чаном на восточной окраине Сикоу еще в 1930 году. Одноэтажный особнячок в три комнаты, расположенный прямо на берегу реки Шаньси, и сейчас отличается от остальных домов деревни, так как построен в западном стиле, с плоской крышей, окруженный невысоким парапетом, и каменной лестницей, идущей прямо к реке.
В нем Цзинго прожил полгода — до весны 1938-го, когда уехал на работу в Наньчан. Здесь он написал небольшую книгу воспоминаний «Мои дни в Советской России». И здесь же 15 февраля 1938 года Фаина родила дочку, которую счастливый дед на следующий же день в письме сыну предложил назвать Сяочжан. Как мы помним, «сяо» («почтительный к родителям») — это иероглиф поколения внуков Чан Кайши; иероглиф же «чжан» в данном контексте может иметь двойное значение: во-первых, он близок по смыслу к иероглифу «вэнь» («образованный», «цивилизованный»), есть даже выражение — вэнь юй чжан (буквально: «текст и глава»), а во-вторых, его можно перевести и как «следующий правилам», «организованный». Как видно, конфуцианское значение имени внучки Чана тоже не вызывает сомнений. Цзинго и Фаина согласились, но между собой стали звать дочку Эммой.
