Чан Кайши вскоре встретился с некоторыми из них, и эти встречи произвели на него сильнейшее впечатление: горячему провинциалу, стремившемуся к подвигам, импонировал их боевой патриотизм.
Наиболее тесные отношения у него сложились с земляком, чжэцзянцем Чэнь Цимэем, известным также под именем Инши («Солдат-герой»). Чэнь тоже был сиротой, хлебнул в жизни немало горя и приехал в Токио чуть позже Чана. Но у него с рекомендательными письмами все было в порядке, и он поступил в Токийскую полицейскую академию. Это был статный молодой человек двадцати девяти лет, деловой и решительный. Будучи старше Чана почти на десять лет, он смог сразу внушить ему огромное уважение, и Чан Кайши вскоре стал называть его «старшим братом». Все свободное время они проводили вместе. И однажды, в минуту особого душевного подъема, они сделали ножевые надрезы на правых руках и смешали сочившуюся из ран кровь, став таким образом «кровными братьями». (Такое «родство» считалось в Китае вполне естественным, так что Чан одновременно с «братом» приобрел и вторую семью. Впоследствии племянники Чэнь Цимэя, Тофу и Лифу, станут ближайшими помощниками «дяди Кайши».)
После этого «Солдат-герой» открыл Чану, что недавно вступил в ряды революционной партии Сунь Ятсена, которую тот организовал здесь, в Токио, год назад, 20 августа 1905 года. Чэнь рассказал, что Сунь назвал эту партию «Чжунго гэмин тунмэнхуэй» («Китайский революционный объединенный союз») и что на учредительном съезде этой организации Суня избрали ее президентом. Он также поведал о том, что вскоре после создания «Объединенного союза», 26 ноября 1905 года, Сунь Ятсен в предисловии к первому номеру печатного партийного органа, журнала «Миньбао» («Народ»), выдвинул радикальную политическую программу — так называемые «три народных принципа»: «национализм», «народовластие» и «народное благосостояние».
Чэнь объяснил, что первый из принципов (национализм) подразумевал «национальное освобождение всего Китая» и «равноправие всех национальностей на территории Китая»; второй (народовластие) — предоставление народу не только избирательных прав, но и права законодательной инициативы, референдума и смещения должностных лиц; а третий (народное благосостояние) — подразумевал «ограничение капитала», то есть передачу в собственность государства или под государственный контроль всех крупных и жизненно важных средств производства (земли и ее недр, а также ведущих отраслей промышленности) и «уравнение прав на землю» путем введения земельного налога в соответствии с ценой земли. Сунь Ятсен называл свою программу «социалистической» и иногда даже «коммунистической», имея в виду, что будущее китайское государство будет не просто национальным, но и «социальным», то есть таким, в котором будет широко развита система социальной защиты населения.
При этом, правда, ни о каком уничтожении частной собственности Сунь Ятсен не помышлял, призывая к созданию в перспективе в Китае демократического государства, основанного на сотрудничестве всех классов. Суньятсеновский этатизм (от фр. etat, государство) — то есть политический курс, обеспечивающий государственный приоритет в экономике, — был направлен против олигархического капитализма, создававшего условия для исключительного обогащения властей предержащих. Истинная цель китайского революционера заключалась в использовании государственных рычагов для того, чтобы способствовать развитию в Китае среднего класса. Государство у Сунь Ятсена выступало как контролирующая и направляющая сила. Именно поэтому важную роль в государственной экономической политике должен был играть прогрессивный налог с цены на землю. Введение такого налога, с точки зрения Сунь Ятсена, могло положить конец монополистической политике олигархических бюрократических структур, способствуя построению идеального «справедливого общества» равных возможностей и «взаимной любви».
Это общество Сунь в традициях древней китайской философии, понятных всем образованным китайцам, называл датун («великое единение»). О датун говорилось в классическом трактате «Ли цзи» («Книга установлений»): «Когда шли по великому пути, Поднебесная принадлежала всем, <для управления> избирали мудрых и способных, учили верности, совершенствовались в дружелюбии… Не полагалось <работать> только для себя… Это называлось великим единением <датун>». Цитируя «Ли цзи», Сунь Ятсен провозглашал: «Поднебесная для всех!»
Таким образом, вождь ставил перед революционерами триединую цель: свержение маньчжурской династии Цин, установление республики (он считал, что эта республика «подлинной демократии», в отличие от демократии Запада, будет основана на разделении властей не на три, а на пять независимых ветвей: законодательную, исполнительную, судебную, экзаменационную и контрольную) и образование народного государства равных возможностей со смешанной экономикой, находящейся под контролем государственных структур.
Сунь, часто разъезжавший по свету в поисках средств для партии, в конце 1906 года как раз находился в Токио, и Чэнь Цимэй предложил Чану встретиться с ним. Чан, конечно, с восторгом согласился. И в один из ноябрьских или декабрьских дней 1906 года по предварительной договоренности «кровные братья» вместе с еще одним приятелем, хубэйцем Чжан Цзи (бывшим на пять лет старше Чана и уже выполнявшим важную революционную работу — он редактировал журнал «Народ»), пришли на квартиру японского революционера и философа Миядзаки Торазо, близкого друга Сунь Ятсена. Именно там и состоялась первая встреча Сунь Ятсена и Чан Кайши.
Документальных отчетов об этой встрече нет, но, по некоторым данным, молодой уроженец Чжэцзяна произвел на Суня хорошее впечатление, хотя не смог толком ответить ни на один вопрос, заданный собеседником. Он в основном отмалчивался, чувствуя себя подавленным «величием» вождя. И именно этим-то и понравился Сунь Ятсену, не терпевшему слишком самостоятельных людей. По складу характера Сунь был диктатором, и ему нужны были люди, целиком признававшие его политическое руководство и даже готовые пойти на все ради достижения поставленных им задач. Сунь сразу почувствовал, что Чан именно такой человек: энергичный, решительный, преданный и исполнительный. Узнав, что Чан хочет стать военным, он горячо поддержал его: «Изучайте военные науки хорошо, в будущем вы сможете пригодиться революции». А после встречи заметил Чэнь Цимэю: «Этот человек станет героем нашей революции; нам в нашем революционном движении нужен такой человек».
Чан Кайши к тому времени только что исполнилось девятнадцать, а Суню — сорок: вождь революции был всего на два года младше матери Чана, но, в отличие от нее, выглядел моложе своих лет. На нем были европейского покроя костюм, белая сорочка, галстук и лакированные туфли. Короткие волосы блестели от бриолина, а маленькие усики красиво топорщились. Лоб его был высок, а карие глаза, «очень живые, с огоньком», смотрели внимательно. Он был явно уверен в себе и в то же время задумчив, чем-то напоминая протестантского пастора. Ростом он был ниже Чана более чем на десять сантиметров (рост Чана — 169,4 сантиметра, а Суня — 158), но телосложением — полнее. В нем чувствовалась харизма, он явно умел влиять на людей, и Чан ушел от него в большом волнении.
Чан жил в китайском районе Токио, недалеко от Чэнь Цимэя. В Японии Чану нравилось: город и даже китайский квартал были опрятны и красивы, улицы чисты. По городу ходили трамваи, было много авто и бесчисленное количество рикш, а по ночам во многих районах горели электрические фонари. Особенно красив был Токио весной, во время цветения японской вишни сакуры: тогда казалось, что городские улицы покрыты «толстым слоем снега. А когда лепестки опадали на землю, можно было подумать, что идет театрализованный снегопад». Конечно, Чан помнил, что Страна восходящего солнца не менее алчно, чем страны Европы и США, грабила его родину; в Токио японцы нередко демонстрировали китайцам свое презрение. Но вместе с тем в японцах чувствовались какая-то врожденная дисциплина и организованность, и это импонировало Чану, по-прежнему упорно работавшему над своим характером.
