Да, план казался эффективным с военной точки зрения, но обрекал на голод, разорение и смерть сотни тысяч соотечественников, о которых Чан так горевал в своем дневнике. Тем не менее Чан принял его. 9 июня пара тысяч солдат за обещанное вознаграждение в две тысячи юаней каждому выполнила ужасную задачу, разрушив дамбы в 17 километрах к северу от Чжэнчжоу (в сорока восьми — от линии фронта). Операцию провели в полной секретности: местных жителей, конечно, не предупредили, чтобы об операции не узнали японцы.
Мощный поток шириной в 200 метров и высотой в полтора метра обрушился на землю и устремился на юго-восток, сметая все на своем пути. В результате 54 квадратных километра территории в Центральном Китае — 44 уезда в провинциях Хэнань, Аньхой и Цзянсу — оказались затоплены, около пяти миллионов человек лишились крова и, по разным данным, от 500 до 890 с лишним тысяч погибли. Иными словами, Чан собственными руками убил чуть ли не в два с половиной раза больше мирных китайцев, чем японские «карлики» в Нанкине!
Интересно, что Йозеф Геббельс, узнав об этом, назвал действия Чан Кайши «гораздо более варварскими», чем действия японцев. Из его уст, правда, осуждение Чана звучало неубедительно. Ни один диктатор, ни Гитлер, ни Сталин, ни Мао Цзэдун никогда не останавливались перед сотнями тысяч невинных жертв ради достижения своих целей. Хотя — и это тоже верно — никто из них не топил сотни тысяч собственных мирных жителей. Так что действия Чан Кайши на самом деле не имеют аналогов в истории
[82].
Чан и сам понимал, что совершил преступление. А потому уже 11 июня послал секретную телеграмму Чэн Цяню: «Надо объявить народу, что дамбы на Хуанхэ разбомбили вражеские самолеты». И никогда впоследствии ни Чан Кайши, ни Чэн Цянь не признавались в том, что совершили, а гоминьдановская пропаганда, выполняя приказ Чана, упорно взваливала вину на японцев.
Бог Чану судья. Тем более что с военной точки зрения, даже принимая во внимание то, что наводнение действительно затормозило на пять месяцев японское наступление на Ухань, оно не оказалось чрезвычайно эффективным. В середине июня японцы начали новое наступление в направлении Ухани, теперь вдоль Янцзы, то есть к югу от наводнения. 15 июня они взяли Аньцин, крупный город в провинции Аньхой в 170 километрах вверх по Янцзы от Нанкина, а 26 июля — важный речной порт Цзюцзян. Здесь они устроили новую резню мирного населения, стремясь запугать китайцев.
А после того как 22 октября 1938 года японцы неожиданно и быстро, за десять дней, захватили Кантон, судьба Ухани была решена. Ведь они перерезали Кантон-учанскую железную дорогу, связывавшую Китай через Гонконг с большинством стран мира.
— Падение Кантона обнажило наш фланг, — объяснил Чан Дональду. — Теперь мы должны уйти <из Ухани>.
«Он говорит о потере города так, как если бы потерял фигуру в шахматной игре», — подумал Дональд.
Как будто прочтя его мысли, Чан добавил:
— Я не волнуюсь по поводу потери городов. Если мы потеряем слишком много, мы построим еще больше.
(Пораженный Дональд не знал, что Чан повторял мысль Сталина, переданную ему Сунь Фо после разговора с кремлевским вождем: «Главное — …не бойтесь отдать тот или иной город. Это не имеет значения в ходе борьбы».)
Ухань пала 25 октября 1938 года. При ее обороне погибли и получили ранения более полумиллиона китайских солдат и офицеров
[83], но панического бегства не было. Чан смог организовать плановый отход основных сил на запад и перед тем, как покинуть город, даже, не торопясь, в открытой машине провел смотр войск, выстроившихся вдоль набережной. Но в то же время отдал еще один страшный приказ — полностью разрушить Ухань, чтобы не досталась врагу.
Сам же вместе с женой улетел из морозной, запорошенной снегом Ухани на юг, опять в горы, только на этот раз не в Гулин, а в местечко Наньюэ, расположенное в горах Хэншань, в 170 километрах к югу от Чанши, столицы провинции Хунань. Из высокого начальства они с Мэйлин последними покинули дымившийся город — в 10 часов вечера 24 октября.
В Наньюэ, что в переводе означает «Южная гора», они добрались более-менее спокойно. Но через несколько дней, испугавшись, что японцы скоро возьмут и Чаншу (до нее от Ухани всего 350 километров), Чан вдруг запаниковал и, не в силах овладеть собой, совершил еще одно жуткое преступление: приказал губернатору Хунани генералу Чжан Чжичжуну сжечь этот город дотла, если враг к нему приблизится.
Ретивые подчиненные, думая, что город падет не сегодня-завтра, подожгли Чаншу ночью 12 ноября. Никто из них даже не подумал предупредить жителей, мирно спавших (!). Древний город, основанный три тысячи лет назад, горел два дня: 12 и 13 ноября. Очевидец, врач американского госпиталя, вспоминает: «Два дня и две ночи гул огня, все застилавший дым и страшные разрушения — вот что сидело в моем сознании… Жара была ужасающей… <Врачи> видели языки пламени и то, как какие-то несчастные на локтях пытались выбраться из дверей и окон госпиталя; больные и раненые солдаты сгорали заживо». В огне погибли от двадцати до тридцати тысяч человек.
Однако японцы не стали брать Чаншу. И Чан, опомнившись, опять попытался выйти сухим из воды. Мэйлин прислала письмо в американский госпиталь в Чанше, заявив, что она и генералиссимус ужасно удручены случившимся и что поджог не был произведен по приказу Чана. Генералиссимус свалил вину на местных военных. Командир гарнизона, бывший одним из «кровных братьев» Чана, командир одного из полков и начальник городской полиции были арестованы и расстреляны, а хунаньский губернатор генерал Чжан Чжичжун — отправлен в отставку.
Да, в трагические минуты Чан явно изменял древнему правилу великого китайского полководца Таиской эпохи Ли Цзина (571–649), которое гласило: «Являть собой устрашающую силу, но при этом оставаться заботливым — вот должное равновесие».
Затяжная война
С 25 по 28 ноября 1938 года Чан Кайши, все еще находясь в Наньюэ, провел самое многочисленное с начала войны военное совещание, чтобы подвести печальные итоги и выработать стратегию и тактику на будущее. Он по-прежнему пылал решимостью продолжать сопротивление, несмотря на колоссальные потери в живой силе и технике (по разным данным, число убитых, раненых и пропавших без вести солдат и офицеров составило от одного до почти полутора миллионов), захват японцами половины территории собственно Китая
[84], причем наиболее развитой — в Северном, Восточном и Южном Китае, включая основные города и коммуникации, и потерю до 90 процентов индустриальных мощностей, а также до 80 процентов налоговых сборов. Чан твердо верил в окончательную победу и даже, начиная с конца октября, стал всерьез раздумывать над тем, не объявить ли официально Японии войну. Делать он этого, однако, не стал, так как встретил серьезную оппозицию среди членов правительства. Вместе с тем в речи на открытии совещания в Наньюэ заявил, что с падением Ухани закончился только первый этап войны и теперь Китай вступил во второй этап, когда «от обороны мы перейдем к наступлению и от поражения — к победе».
