Между тем в октябре 1941 года в Чунцин прибыла американская военная миссия во главе с генералом Джоном Магрудером, чтобы контролировать поставки по ленд-лизу. С этим генералом, бывшим когда-то военным атташе посольства США в Пекине, так же, как с Оуэном Латтимором, у Чана и Мэйлин сложились деловые отношения.
Магрудер пробыл в Чунцине вплоть до июня 1942 года, а вот Латтимор уехал уже в середине января 1942-го. «Зная Чан Кайши лично, — вспоминал Латтимор спустя много лет, — я до сих пор считаю, что он был великим человеком. Он безусловно не был святым, но равным образом не являлся и законченным злодеем. Это был не только патриотически настроенный человек, но и революционер. Он хотел изменить китайское общество… <Но> его менталитет был в какой-то мере отсталым… полуфеодально-милитаристским и полусовременным».
С этой оценкой трудно не согласиться. Так же, как и с утверждением Латтимора о том, что даже во время антияпонской войны Чан Кайши не смог стать диктатором в полном смысле этого слова, несмотря на то что война требовала максимальной централизации власти. Чан был просто не в состоянии подчинить себе всех местных милитаристов и, «будучи китайским военным политиком, взошедшим на вершину власти… должен был балансировать между фракциями» как в партии, так и в армии.
Как мы помним, у Чана не всегда получалось контролировать даже свою семью. Интересно, что он вел серьезные беседы с Латтимором только тогда, когда Мэйлин уходила спать. А до того, сидя в кресле, в основном молчал, наблюдая за тем, как его самоуверенная супруга монополизирует беседу.
С сыновьями, однако, он вел себя очень властно, хотя, как мог, проявлял о них отеческую заботу. Так, еще до начала Второй мировой войны он испугался за младшего сына, учившегося, как мы помним, в Мюнхенской офицерской школе: ухудшение отношений с нацистской Германией могло привести к тому, что Вэйго, как в свое время его старший брат в СССР, мог стать заложником. И когда тот окончил школу, Чан тут же потребовал, чтобы он немедленно уехал в Америку. Там Чан нашел для него место в летном училище на военно-воздушной базе Максвелл Филд (штат Алабама). Вэйго мог покинуть рейх в середине сентября 1939 года, через две недели после германского вторжения в Польшу
[97]. И вскоре стал первым китайцем, зачисленным в это училище, Максвелл Филд. Через некоторое время, однако, он по настоянию американцев переехал на другую военную базу — в Форт-Ноксе (штат Кентукки), где делился с американскими коллегами знаниями, полученными в Германии. Вернулся он в Китай 27 октября 1940 года.
По требованию Чана в Гонконг встречать его приехал Цзинго, который не видел брата 15 лет. Он повез Вэйго в гостиницу, где они все ночь пили пиво и общались. На следующий же день Цзинго проводил его к «маме» Мэйлин, находившейся в том же городе на лечении.
Вэйго и Мэйлин встретились впервые: по какой-то причине Чан никогда не знакомил их. До нее, правда, доходили слухи о том, что у ее мужа есть приемный сын, матерью которого является японка, а отцом — некий «политический деятель Гоминьдана». В 1939 году американский журналист Джон Гюнтер пересказал эти слухи в книге «Внутри Азии», которую Мэйлин приобрела и хранила в личной библиотеке. Расспрашивала ли она Чана об этих слухах и интересовалась ли тем, кто являлся настоящим отцом Вэйго, неизвестно, однако трудно предположить, что ей это было неинтересно. Скорее всего, к моменту знакомства она уже знала, что ее «новый ребенок» — сын Дай Цзитао и Золотца Канеко. Судя по воспоминаниям Вэйго и дневниковым записям Чана, «мать» и «сын» понравились друг другу. Вот что, например, написал Чан, узнав о встрече: «Слышал, что в Гонконге мать и сын встретились и очень полюбили друг друга, я очень рад… чувствую, что милость Всевышнего безгранична».
Дети вместе с женой должны были приехать в Чунцин ко дню рождения Чана по григорианскому календарю, 31 октября. Он просил их об этом, так как хотел, чтобы все собрались за праздничным столом. Но они задержались в Гонконге, так что вечером в тот день огорченный Чан записал: «Жена обещала сегодня вернуться, но я ее еще не видел. Она не звонила, и я не знаю, где она».
Мэйлин еще долго не возвращалась, а вот оба сына Чана приехали наконец к отцу в Чунцин 3 ноября 1940 года. Чан был несказанно рад обоим, особенно Вэйго, который был, как мы помним, его любимцем и которого он не видел четыре года. Он много расспрашивал Вэйго о Германии и Америке, а тот в свою очередь передал ему большое количество секретных материалов, которые смог вывести из Форт-Нокса. Чан был доволен: Америка и Япония быстрыми темпами двигались к Тихоокеанской войне, и эти документы могли иметь большое значение.
Целый месяц он держал любимого Вэйго при себе и только в начале декабря 1940-го отправил к старшему брату в город Ганьчжоу, на юг провинции Цзянси, — познакомиться с невесткой, племянником и племянницей.
В этот уездный город Цзинго вместе с семьей переехал в марте 1939-го после того, как год проработал в Наньчане в должности заместителя начальника провинциального отдела безопасности. На эту должность его назначил отец по просьбе местного губернатора. Еще в январе 1938 года Цзинго вступил в Гоминьдан, а весной того же года его произвели в генерал-майоры. В Наньчане он почти весь год жил один: город часто бомбили, поэтому Фаина с детьми оставалась в деревне с его матерью. Без мужа она скучала, а тот мог навещать ее редко — примерно раз в три месяца. В марте 1939-го, накануне захвата Наньчана японцами, когда Цзинго в целях безопасности перевели за 400 километров к югу, в Ганьчжоу, она с детьми последовала за ним. В Ганьчжоу Цзинго возглавил отдел безопасности всего административного района южной Цзянси, территории более чем в 23 тысячи квадратных километров, охватывавшей 11 уездов с населением свыше 1 миллиона 600 тысяч человек. Кроме того, он исполнял обязанности комиссара (то есть специального представителя губернатора) в этом районе. Иными словами, в его руках была сконцентрирована вся местная власть. Он искоренял бандитизм, боролся с проституцией, опиекурением и азартными играми, проводил аграрную реформу, снижая арендную плату на 25 процентов и перераспределяя землю, читал лекции на курсах молодых кадровых работников, издавал газеты и проводил кампанию по ликвидации безграмотности. В 1941 году Цзинго даже учредит трехлетний план экономического развития района. Каждый день он вставал в четыре-пять утра, а ложился спать в два ночи, так как дел было невпроворот. Что же касается Фаины, то она работала заведующей детским домом для детей в возрасте от 3 до 15 лет (через четыре года число ее воспитанников составило более шестисот человек).
Вэйго ознакомился с работой брата, подружился с Фаиной, с удовольствием пообщался с племянником и племянницей. Кроме того, навестил свою приемную мать, Яо Ечэн, бывшую любовницу Чан Кайши, к которой он, как мы помним, был очень привязан. Она жила здесь же, в Ганьчжоу. Вместе с Цзинго съездил в соседнюю с Цзянси провинцию Чжэцзян, в их родную деревню Сикоу, где они оба поклонились могилам предков. Они вовремя сделали это, так как через полгода, 22 апреля 1941 года, японцы захватят Сикоу и, дабы оказать негативное влияние на геомантику Чана, разрушат могилы его кровных родственников.
