Неудачи на любовном фронте не охладили пыл Александра. Как-то на одном из ужинов он обратился к графине Пальфи с такой речью:
— Вашего мужа сейчас нет с вами. Мне было бы приятно временно занять его место…
На что не только красивая, но и остроумная графиня невозмутимо ответила:
— Ваше Величество принимает меня за провинцию?
Шутка разошлась по городу, но Александра это не остановило, и он продолжал свою охоту на венских прелестниц. Правда, по некоторым слухам, 37 летний царь с чарующей улыбкой и намечающейся лысиной, которую он старательно прикрывал, зачесывая волосы, вовсе не был таким уж темпераментным любовником, хотя почему-то старательно создавал себе подобную репутацию. Через некоторое время он по неясной причине увлечется мистицизмом, причем не на шутку… В Вене он прославился и вдруг нападавшей глухотой — хотя не исключено, что в дипломатических целях. Невольно возникает вопрос: уж не потому ли некоторые переговоры между сильными мира сего длятся долгие месяцы, что у кое-кого из них нелады со слухом?
Вена встречала своих гостей с широтой и размахом, особенно поразительными в городе, пережившем 22 года войн, поражений и оккупации. Теперь, когда на их землю вернулся мир, венцы торопились взять реванш и снова показать себя маяком Европы. Число иностранцев, съехавшихся в Вену в связи с Конгрессом, оценивалось в сто тысяч человек. И каждый из них подыскивал себе жилье как минимум на ближайшие пять месяцев. Вскоре в городе не осталось ни одной свободной каморки, несмотря на взлетевшие до небес цены. Продукты тоже неслыханно вздорожали, но покупателей это не смущало. Императорское правительство, обеспокоенное наплывом зарубежных гостей, создало особую комиссию по организации их досуга, и та ежедневно публиковала бюллетень с указанием очередных развлекательных мероприятий — от балов-маскарадов до охоты, от театральных представлений до военных парадов.
В бывшем императорском дворце и сегодня можно видеть великолепную мебель и изумительные красные гобелены, украшавшие залы во времена Франца-Иосифа и Сисси. Здесь проходили торжественные приемы и балы. Царь Александр I заявлял, что может танцевать сорок вечеров подряд, — и доказал, что это чистая правда! Танцевала вся Вена. В моду вошел новый танец, исполняемый под музыку в необычном — три четверти — размере. Танец назывался вальс. Родившийся как народный, он стремительно ворвался в светские гостиные, чтобы «прописаться» здесь навсегда. Его танцуют в посольствах и залах Хофбурга, в Большой галерее замка Шёнбрунн и кофейнях Пратера. Даже престарелый князь Шарль-Жозеф де Линь, австрийский фельдмаршал и дипломат — ему исполнилось 79 лет и жить оставалось всего несколько недель — не отставал от прочих и старался не пропустить ни одной вечеринки. На одной из них кто-то из гостей задал ему вопрос, как проходит конгресс. И получил неожиданный ответ:
— Конгресс не идет, а танцует.
Словечко фельдмаршала подхватили, и оно разнеслось по всей Европе.
Перед смертью князь де Линь все же выразил сожаление, что участники конгресса уделяют больше внимания развлечениям, чем переговорам. И это действительно было так. Доходило чуть ли не до скандалов. На бал в Большом Редутном зале, при Марии Терезии служившем театром, приглашения получили три тысячи персон, а явились все шесть тысяч! Как выяснилось, нечистые на руку дельцы наладили торговлю поддельными приглашениями. Но самое печальное обнаружилось позднее: тысяча пятьсот золотых ложечек, изготовленных специально для этого приема, исчезли все до единой. Бал воров! А история с редкими винами из подвалов Хофбурга? В императорских запасах хранилось около сотни бутылок превосходного токайского вина, которое подавали только самым высокопоставленным гостям. За одну бутылку этого нектара, которым в свое время не брезговал и Людовик XIV, слугам, имевшим доступ к кухне, некоторые подозрительные личности предлагали по 150 флоринов. Ах, Венский конгресс! Разумеется, в Вене проходили и более достойные, чем описанные выше, мероприятия, например — бесконечные танцевальные конкурсы в Зимнем манеже или выступление Бетховена, который представил публике окончательную версию своего «Фиделио» (когда бедняга только делал вид, что дирижирует оркестром), принятую с гораздо большим энтузиазмом, чем в 1805 году, во время первого исполнения. Бетховен, как известно, поначалу искренне восхищался Наполеоном, но впоследствии не мог простить ему страданий, причиненных германским народам. Венцы готовы были носить Бетховена на руках: после Лейпцигской битвы, она же Битва народов, состоявшейся в 1813 году, он для многих стал воплощением идеи подъема немецкого национализма. Для соотечественников его сочинения звучали гимном свободы, а популярность композитора была огромна, что, возможно, проливало немного бальзама на его несчастное сердце и служило утешением в беззвучной пустоте, которой обернулся для него мир.
А что же Талейран? О, он превзошел самого себя. Назначенный министром иностранных дел 13 мая 1814 года, он по указу Людовика XVIII был направлен послом в Вену, сменив на этом посту графа Луи де Нарбонна, который проработал в австрийской столице всего год и пользовался большой благосклонностью со стороны Меттерниха. Но Нарбонн был назначенцем Наполеона, следовательно, не мог больше представлять Францию в Вене, где больше ничего не желали слышать о корсиканце. Чтобы верно служить Наполеону, предать его, снова поддержать и после всего добиться доверия Людовика XVIII — да, для этого надо было быть Талейраном. Незадачливый граф де Нарбонн, на свою беду, оказался слишком порядочным человеком! Впрочем, Людовик XVIII, хоть и был подагриком, умственной отсталостью ни в коем случае не страдал. Понимая, на что способен его талантливый эмиссар, он дал ему в сопровождение двух убежденных роялистов — маркиза де Ла Тура дю Пен-Гуверна, наделенного полномочиями проверки и заверения паспортов, и графа Алексиса де Ноайя, слывшего осмотрительным и осторожным политиком; но главное, оба были умом и сердцем преданы брату и наследнику Людовика XVI. Талейран отнесся к навязанной ему компании спокойно — и не с такими справлялся! Кроме них в делегацию входило несколько офицеров и, разумеется, целый штат слуг, всего больше тридцати человек, в том числе Эммерик де Дальберг — натурализованный во Франции баварец, имевший большие связи в Германии и Австрии; музыкант Нейком, дарования которого венцы не оценили; личный секретарь Талейрана Руан; один государственный советник, один лейтенант мамелюков и повар Мари-Антуан Карем — ему не исполнилось еще и 30 лет, а слава его уже гремела по всем королевским дворам Европы. Именно Карем настаивал на том, что кондитерское ремесло есть разновидность искусства и «главная ветвь архитектуры», доказывая свою точку зрения изготовлением фантастических многоярусных тортов. Карема во Франции превозносили едва ли не выше, чем его хозяина Талейрана, попасть на ужин к которому считалось редким везением. Не зря Талейран заметил как-то, что «Франции больше нужны хорошие кулинары, чем хорошие дипломаты». Считается, что он же объявил бри «королем сыров» (как будто во Франции, кроме бри, мало других!); во всяком случае, коллегам по Конгрессу в гостях у Талейрана его точно подавали. Наконец, в свите Талейрана присутствовал свой живописец, призванный запечатлеть столь памятное событие, как Венский конгресс. Это был не кто-нибудь, а Жан-Батист Изабе — один из любимых художников Наполеона (даже этим Талейран попытался уколоть самолюбие австрийцев). Изабе когда-то начинал как ремесленник — мастерил табакерки и пуговицы для парадного платья, но был замечен и возвышен Марией-Антуанеттой. 20-летним юношей он прибыл из Нанси и в 1788 году был принят учеником в мастерскую Давида. Храня верность Наполеону, Изабе, между прочим потерявший на войне сына, последовал совету императора, принявшего отречение в Фонтенбло, перейти на службу к Людовику XVIII и стал известнейшим в Европе живописцем.
