Поскольку Наполеон объявлен вне закона, продолжать работу Конгресса в прежнем формате представляется бессмысленным. Талейран пишет герцогине Курляндской письмо, в котором наконец выражает свою позицию: он не будет поддерживать Наполеона. Правда, посол выжидал целую неделю… «История не знает другого подобного примера, чтобы от человека отвернулись бы все до единого. Больше нельзя сказать, что тесть на его стороне. Его подпись под заявлением образумит и самых легковерных: Бонапарт больше нигде не найдет прибежища». 25 марта проходит подписание нового тайного договора о мобилизации армии численностью 600 тысяч человек. Французского посла на это мероприятие не приглашают. Лишь три дня спустя он присоединяется к остальным, выступая от имени «Его Величества Христианнейшего Людовика XVIII». Старые новые союзники, теперь уже включая и Францию, считают, что дерзкая авантюра Наполеона обречена на провал, во всяком случае, они горячо убеждают в этом друг друга. Военные совещания следуют одно за другим (на них наконец обсуждают судьбу Швейцарии), а с 16 апреля начинается четырехдневное моление. Тональность всей жизни вокруг Конгресса меняется с легкомысленно-приподнятой на торжественно-благочестивую. Перед собором Святого Стефана проходят шествием толпы народу: монахи, хоругвеносцы, студенты, простые горожане. Среди них явно усиливаются антифранцузские настроения. Наблюдать за этим тяжело не только сторонникам Наполеона, но и противникам войны. Вот что рассказывает очевидец тех событий о резком всплеске религиозных и патриотических чувств, перечеркнувшем надежды на решение проблемы дипломатическим путем: «Медленная и степенная поступь многих тысяч жен и матерей, сопровождаемая слаженным монотонным пением, воспринималась предвестием новых бедствий и слез; ни один человек, к какой бы нации он ни принадлежал, не мог смотреть на эти процессии без глубокого душевного волнения».
Находясь в Вене, было трудно судить о бурных событиях, взбудораживших всю Европу. Но и те сведения, что сюда доходят, вселяют в сердца людей смятение. Так, из Лондона сообщают, что парламент отказался голосовать за вступление в войну только потому, что во Франции сменилось правительство или даже государственный строй. На Адриатическом побережье, в Римини, Мюрат собирает войско для освобождения Италии и изгоняет австрийцев из Болоньи. Париж наводнен листовками и памфлетами, часто подпольного происхождения, в которых «беглеца с острова Эльба» кроют последними словами. Наполеон сразу после своего возвращения отменил всякую цензуру, но редакторы большинства крупных газет предпочитают вести себя осмотрительно. Если в распространяемой «из-под полы» роялистской «Газет дю Ли» можно прочитать: «Чудовище, которое нами правит, опирается на сброд. Бонапарт вернулся во главе шайки жалких неудачников, встреченный ненавистью и презрением всех французов», то официальный «Ле Монитор» в те же дни пишет: «Император намерен править опираясь на Конституцию, принятую в интересах и согласно воле всего народа». Людовик XVIII формирует в Генте правительство в изгнании; Шатобриан занимает в нем символический пост министра внутренних дел. Глядя на короля, бессильно оплывшего в кресле, виконт напишет: «Легитимность валялась на боку, словно старый разбитый фургон». Сторонники Людовика XVIII попытались пустить в оборот только что придуманный для него титул — Отче Нагл Гентский, — но он был встречен дружной насмешкой.
29 марта 1815 года. Веллингтон в эффектном красном одеянии на виду у всей Вены покидает город и едет в Брюссель, где должен стать во главе английского войска; существует опасность, что «королишка с острова Эльба» начнет наступление в Бельгии. Пребывание Веллингтона в Вене продлилось меньше двух месяцев, но его вклад в работу Конгресса оказался решающим, несмотря на невозможность постоянных консультаций с английским премьер-министром. 3 февраля, в день прибытия Веллингтона в австрийскую столицу, Изабе, работавший тогда над полотном, запечатлевшим всех участников Конгресса, выразил желание дополнить его фигурой герцога. Британский эмиссар ответил согласием, хотя прежде никогда не позировал живописцам. Изабе изобразил Веллингтона в профиль, уверяя, что так он особенно похож на славного короля Генриха IV. Изабе явно польстил герцогу. Позже, когда Изабе собирался покинуть Вену, Меттерних выразил свое сожаление отъездом художника, заметив, что тот «достаточно дипломатичен, чтобы стать членом Конгресса». Действительно, Изабе трудно отказать в дипломатичности: он прервал работу над картиной, персонажи которой сидят за круглым столом, и вернулся к ней лишь после того, как прояснилась политическая ситуация.
Талейран пришел к выводу, что дальнейшее присутствие дипломатов в Вене утратило всякий смысл, но все же не мог допустить, чтобы семимесячные споры не завершились принятием некоего документа. 27 апреля Людовик XVIII просит своего посла присоединиться к нему в Генте. 5 мая Его Величество повторяет свой призыв, уже более настойчиво, приказывая Талейрану покинуть Вену, как только от его имени будет подписан Заключительный акт. На обратный путь король дает своему представителю три дня. Но и мая Талейран по-прежнему в Вене, что удивительно: «немецкие и итальянские дела» практически урегулированы; княжества раздаются как призы. Некоторые из них обязаны своим существованием именно Талейрану, в том числе Монако. Ликвидированное после революции, оно было восстановлено в правах Наполеоном, но теперь снова оказалось под угрозой исчезновения с карты мира; дело в том, что Гримальди согласились служить императору, опираясь на договор XVII века, в соответствии с которым князья этого Дома обязались в случае вооруженного конфликта выступить на стороне Франции. На заседании Конгресса, посвященном решению запутанного вопроса о статусе карликовых государств, Талейран выступил с пылкой речью, завершив ее восклицанием:
— И пусть князь Монако вернется домой главой государства!
Эта короткая реплика, вошедшая в официальный протокол, решила судьбу княжества. Талейран довольно часто брал на себя роль адвоката слабых, проявляя неожиданное для многих политическое благородство. Но, как всегда, Сфинкс преследовал собственные цели. В числе «побрякушек», пожалованных ему Наполеоном, был и титул князя Беневенто — маленького городка на юге Италии, с 1053 года принадлежавшего Святому престолу и представлявшего собой анклав в Неаполитанском королевстве. Папе вовсе не нравилось, чтобы церковными землями управлял бывший священник, лишенный сана. Неаполитанское королевство уже дважды подвергалось захвату со стороны узурпаторов: сначала Жозефа Бонапарта, затем — Иоахима Мюрата. Княжеский титул приносил Талейрану 60 тысяч франков в год, и в этом кроется одна из причин его задержки в Вене. Защищая права маленьких государств, он, возможно, и проявлял альтруизм, но в первую очередь заботился о сохранении своих привилегий. Ради приличия — или из осторожности — он сразу после возвращения Наполеона отказался от титула князя Беневентского, надеясь, что Людовик XVIII пожалует ему другой, более весомый с точки зрения законной монархии. Во время венских обедов сотрапезницы нередко интересовались у представителя Бурбонов, что сейчас поделывают видные бонапартисты, увенчавшие свои имена военной славой. Талейран неизменно давал им исполненный презрения сухой ответ:
— Никогда о таких не слышал.
Итак, Талейран затягивал Венский конгресс под предлогом заботы о малых европейских государствах, а на самом деле — боясь потерять немалый доход. Отказ от титула князя Беневентского не потребовал от него особой жертвы — он ни разу не был в этом самом Беневенто! Но вот утрата ежегодных 60 тысяч франков волновала его значительно больше. Талейрана поддержал Меттерних, почуявший возможность лишний раз пнуть Церковь, на его взгляд, слишком богатую и слишком могущественную. Если бы канцлер сказал по своему обыкновению: «Нет!», то французский посол, возможно, сдержал бы слово, данное Людовику XVIII в письме от 27 мая: «Сир! Я более не буду иметь чести писать Вашему Величеству из Вены, ибо отправляюсь в путь, дабы вскоре выразить Вам свою почтительнейшую преданность».
