Составляя это лживое послание, Талейран стремился успокоить монарха и потянуть время. Для него было чрезвычайно важным, чтобы Заключительный акт подписал именно он, а не кто-то другой. Его нисколько не огорчило, что, например, маршал Бертье лишился титула князя Невшательского, а его княжество перешло под власть короля Пруссии. Вплоть до 28 мая только Меттерних и его ближайшие сподвижники знали, почему Талейран не торопится покидать Вену, хотя его племянница Доротея уже приказала паковать свой багаж (она отправлялась проведать свои прусские имения). К концу мая упорство Талейрана в отстаивании своих меркантильных интересов становится одной из самых скандальных тем политических дискуссий. Время торопит, тем более что вся Европа уже объединилась в антинаполеоновскую лигу. Но французский посол по-прежнему делает вид, что его заботит судьба малых государств на лоскутной карте Европы… Шпионы Меттерниха шлют ему донесения под красноречивыми заголовками: «Интриги вокруг Беневенто» (28 мая), «Талейран не отступает» (1 июня). Игра Талейрана раскрыта: больше никто не сомневается, что он просто вымогает деньги. Но он твердо стоит на своем и отказывается покидать Вену, пока не получит подтверждения того, что его убытки будут ему возмещены. После бесконечного, скорее восточного по духу спора, давшего Меттерниху повод заметить, что «Азия начинается на Ландштрассе» (улица, на которой располагалась резиденция Талейрана), француз все-таки добивается своего. Правда, вместо требуемых шести миллионов король Неаполя и папа соглашаются выплатить ему всего полтора, но он рад и этому. Это надо умудриться: продать привилегию, предоставленную Наполеоном, правителям, символизирующим старый порядок! Шатобриан, возмущенный низостью соотечественника, с презрением скажет, что посол «сменив хозяина, продал свою ливрею». Наконец-то Талейран может покинуть Вену. Город опустел. Восемь месяцев празднеств и сделок, основанных на тонких политических расчетах, завершились буднично и просто. Вена перестала быть центром Европы и гаванью мира; в воздухе снова запахло войной. Никто не знает, какой облик примет Европа — свой прежний, присущий ей до того, как по ней ураганом пронесся Наполеон, или новый, скроенный по мерке Бонапарта. Дипломаты втайне надеются, что второго все-таки не произойдет. Веллингтон получил четкий приказ: возглавить 500-тысячную армию и избавить мир от этого смутьяна Бонапарта. Вена постепенно возвращалась в привычную колею. Балы закончились несколько недель назад — как ни странно, последние из них, несмотря на тревожную обстановку, отличались особой пышностью, — зато установилась хорошая погода, выманившая венцев из домов на улицы, наконец-то освободившиеся от громоздких карет. Можно было снова гулять по Пратеру и Аугартену. Даже Меттерних перебирается из здания Канцелярии в свою виллу на улице Реннвег, где когда-то давал балы-маскарады. В городе ее называют «виллой Меттерниха»; она стоит в окружении чудесных садов, и в ней хранится множество шедевров искусства. Наслаждаясь свежим воздухом, очищенным от миазмов бесконечных заговоров, канцлер ужинает в саду, под тенистыми деревьями; порой к нему присоединяются некоторые из дипломатов «второй величины», явившиеся проститься. Наконец-то! С Веной происходит обратная метаморфоза, словно последние восемь месяцев город жил в искусственно созданной лихорадке. В каком-то смысле так оно и было. Впрочем, кое-какие судороги иногда еще дают о себе знать.
Так, 25 мая город просыпается в половине четвертого утра, разбуженный грохотом фанфар. Что случилось? Нет, это не приезд очередного монарха, это всего лишь сигнал о наступлении праздника Тела Господня; днем можно будет увидеть на каждой улице и каждой площади толпы коленопреклоненных молящихся — таков обычай. Нельзя сказать, чтобы венцы особенно горевали, что закончился Конгресс. И уж меньше всего сожалений вызвал у них отъезд британского делегата лорда Каслри с супругой. Над этой парой подсмеивались, когда на балах они присоединялись к танцующим — должно быть, в неосуществимой надежде немножко похудеть. Но британский посол и его высокая и крупная белокурая супруга оставили по себе не самую лучшую память у торговцев Грабена. В первые дни владельцы лавок гостеприимно распахивали двери перед бездетной английской четой и даже украшали витрины, стремясь привлечь внимание посланца Его Величества короля Англии. Но всех их ждало горькое разочарование. Вот что пишет возмущенный современник: «На улицах часто можно было видеть лорда и леди Каслри; они прогуливались под ручку и заходили во все лавки и магазины, просили показать им каждый товар и всякий раз уходили, так ничего и не купив». Венцы также запомнят лорда Каслри как дипломата, давшего меньше всего балов — точнее, один-единственный, в январе. Настоящая Вена летом 1815 года постепенно сбрасывает с себя навязанный ей груз светских условностей, для кого-то ставших путем к богатству, а для кого-то к разорению. Как и раньше, жители снова дарят друг другу ландыши.
9 июня участники Венского конгресса подписывают Заключительный акт. Это историческое событие запечатлели многие художники, хотя его официальным, если можно так выразиться, живописцем считался Изабе. В Музее Вены хранится гравюра Годфруа, выполненная с оригинала Изабе. Это любопытный образец исторической живописи: картина не привязана ни к одному конкретному эпизоду конгресса, но служит его символом. Действительно, в крайнем левом углу мы видим фигуру Веллингтона, прибывшего в Вену за два месяца до завершения работы Конгресса. Его представляет Меттерних — он изображен стоя. Однако по улыбкам на лицах присутствующих мы догадываемся, что «проблема» Наполеона уже решена, хотя битва при Ватерлоо, в которой союзная армия под командованием Веллингтона разбила бонапартистов, состоялась лишь 18 июня, когда большинство делегатов Конгресса, включая самого Веллингтона, давно покинули Вену. Еще одна особенность «Венского конгресса» заключается в том, что заказ на это полотно был получен художником задолго до бегства императора с Эльбы, когда об этой возможности никто даже не подозревал. На картине, персонажи которой изображены в Большом зале дворца на Бальхаусплац, немало и других красноречивых символов. Император Франц, например, показан не как австрийский монарх, а как германский император, каким он был до 1806 года, пока Наполеон не перекроил карту Европы, хотя мы понимаем, что участники Конгресса собрались как раз для того, чтобы обсудить дальнейшую судьбу его эфемерных завоеваний.
Изабе не ставил своей задачей передать все тонкости переговоров, больше походивших на отчаянный торг, продолжавшийся восемь месяцев, и не пытался воспроизвести реальный исторический контекст происходившего, но, тем не менее, мы узнаем из его картины массу интересного. Справа виден бюст Кауница, который как будто молчаливо напоминает о том, что Австрия Марии Терезии не собирается подчиняться алчным замыслам корсиканца. Всего на картине 23 персонажа; девять сидят на стульях или в креслах, в самых непринужденных позах. На первом плане, разумеется, Талейран — иначе и быть не могло, ведь он был заказчиком работы! Правая рука лежит на столе, покрытом бархатной скатертью, ноги скрещены: ловкий прием, позволивший Изабе скрыть физический недостаток французского посла и тем самым отблагодарить его за то, что он включил его в состав делегации. Рядом с Меттернихом стоит русский граф Нессельроде — он слегка наклонился, как будто читает документ в руках коллеги и собирается его взять. С другой стороны стола, так же стоя, изображен представитель Пруссии Гумбольдт. Рядом с ним — секретарь Конгресса австриец Генц; он изучает разложенные на столе бумаги, что неудивительно, ведь он вел протоколы заседаний. В самом низу помещены изображения восьми гербов, разделенные табличкой с надписью:
