Из этой концепции родился оригинальный стиль Отто Вагнера, для которого характерно отсутствие видимых «швов» в соединении деталей конструкции.
Чтобы убедиться в смелости его подхода, достаточно посмотреть на здание Сберегательного банка (1904–1906) — первого из построенных согласно новым правилам. Каждому, кто приезжает в Вену, я настоятельно рекомендую подняться на холмы близ Шёнбрунна, чтобы увидеть потрясающую церковь Св. Леопольда (Ам-Штайнхоф), возведенную на территории психиатрической лечебницы. Сооружение из бетона и приколоченного гвоздями мрамора чем-то напоминает храм Св. Карла (его купол тоже покрыт медными пластинами), но выглядит более холодным и близким к византийскому стилю. Если мы зайдем внутрь, то убедимся, что архитектор полностью отдавал себе отчет, для каких целей возводится постройка. Поскольку основную массу прихожан должны были составить душевнобольные, способные причинить себе вред, в устройстве интерьера напрочь отсутствуют углы: всё здесь закругленной формы, от скамей до кропильницы. Наконец, Отто Вагнер спроектировал два знаменитых здания — Дом с медальонами и Майоликовый дом. Место для них было выбрано не случайно. Дело в том, что они стоят на дороге, ведущей в Шёнбрунн, по которой часто ездил император. Вагнер надеялся, что его сооружения привлекут внимание Франца Иосифа и от него архитектору последуют новые заказы…
В 1902 году революция модерна в искусстве получила в Вене новое подтверждение, еще раз доказав, что этот город заслуживает звания столицы европейского духа даже больше, чем Париж, Брюссель или Берлин. Впрочем, справедливость требует добавить, что только финансовая стабильность империи Габсбургов сделала возможным появление большого числа меценатов, готовых тратить деньги на самые экстравагантные проекты. Если бы не десятилетия экономического процветания, Вена и сегодня оставалась бы исключительно городом Моцарта, Сисси и сдобной выпечки… Густав Климт — здоровяк с косматой гривой — написал для выставки Венского Сецессиона цикл картин под названием «Бетховенский фриз», посвященный гению музыканта и занявший в длину 34 метра. Климт не боялся вызвать скандал, в том числе и потому, что пользовался покровительством сторонников новизны, нередко представленных богатыми еврейскими семьями. Фриз написан казеиновой краской по штукатурке с вкраплениями минералов. Содержательно это произведение похоже на калейдоскоп символов, далеко не всегда радостных: здесь и тоска по счастью, и страдания человечества, и его горести, но вместе с тем — поэзия и музыка. По мнению Малера, фриз стал выражением «Девятой симфонии» Бетховена. Женские фигуры, выполненные с виртуозным мастерством, служат доказательством того, что Климт, этот убежденный холостяк, хорошо знал женщин и восхищался ими. О том, какие трансформации претерпевает женское тело, нам рассказывает его картина 1905 года, озаглавленная «Три возраста женщины».
Судьба «Бетховенского фриза» складывалась необычно. Перед открытием своей 14-й выставки участники сецессиона решили выставить его, но затем почему-то передумали. Произведение Климта перешло в руки частного коллекционера и сделалось недоступным широкой публике. В 1970 году его нашло и выкупило австрийское государство. После проведения реставрационных работ оно вернулось наконец на свое законное место.
Если вы пойдете по левой стороне Кертнерштрассе, двигаясь мимо магазинов к собору, то наверняка заметите на одном из домов буквы W. W. Они означают Wiener Werkstatte — Венские мастерские — и являются визитной карточкой югенд-стиля.
WW (для краткости мы будем пользоваться этой аббревиатурой) появились на Грабене 19 мая 1903 года, в то время, когда Вена еще не отошла от потрясения, вызванного постановкой оперы «Тристан и Изольда», которой дирижировал Малер. Имя Рихарда Вагнера не было для Вены совсем уж новым. Например, Малер, родившийся в 1860 году, им восхищался, что не помешало ему принять вызов, брошенный организатором музыкального фестиваля в Байройте. По его мнению, после Бетховена писать симфонии стало невозможно, ведь «симфония должна быть всеобъемлющей, как Вселенная». Малер — один из лучших представителей романтизма — в свое время считался гениальным дирижером. Он внимательно изучал каждую мизансцену, а исполнителей главных партий подбирал не только по голосам, но и по способностям к перевоплощению в тот или иной сценический образ. Он буквально властвовал над венской оперной сценой, способствуя осуществлению еще одной революции, на сей раз в музыке. Ее выразителями были Берг и Веберн, работавшие над техникой додекафонии и считавшие, что музыка вслед за живописью должна перестать быть фигуративным искусством. Малер с интересом следил за деятельностью Сецессиона и поддерживал идеи модерна. Его жена Альма Шиндлер была дочерью художника, работавшего в одной мастерской с Гансом Макартом, хотя впоследствии ее мать вышла замуж за сецессиониста Карла Молла… Когда Малер, перебравшийся в Нью-Йорк, тяжело заболел, он попросил, чтобы его перевезли в Вену. Он хотел умереть в родном городе. И действительно, он скончался через пять дней после возвращения. Оркестр оперного театра почтил его память минутой молчания.
В WW трудились два невероятно одаренных друга, в равной мере убежденные, что красота должна присутствовать и в самых обычных бытовых вещах. Можно сказать, что они в каком-то смысле восприняли принципы Отто Вагнера и постарались применить их в повседневной жизни — по примеру владельца кафе «Нигилизм», заказавшего стулья у известного мебельщика и, как мы сказали бы сегодня, дизайнера Михаэля Тонета. Йозеф Хоффман и Коломан Мозер категорически не соглашались с установкой, согласно которой красивые вещи должны быть доступны только элите, тогда как масса «простых людей» должна довольствоваться уродливыми.
Вплоть до 1907 года участники WW занимались архитектурой, керамикой и другими видами декоративно-прикладного искусства. В соответствии со статьей 3 устава Мастерских, они не допускали промышленного изготовления продукции и настаивали на том, что каждая вещь, изготовленная в стенах WW, есть плод трудов художников и ремесленников, умеющих сочетать красоту с пользой. Это тоже была своего рода революция! Коломан Мозер, родившийся в 1868 году, всех, кто его знал, поражал своими разносторонними дарованиями. Он мог с одинаковым блеском написать лесной пейзаж или полотно в стиле Боттичелли, смастерить столик черного дерева или кресло, изготовить гравюру или картон для витража. В мастерские съезжалась публика с разных концов города, включая округа, присоединенные недавно, в 1904 году — 20-й и 21-й, расположенные на другом берегу Дуная.
В культурной жизни столицы едва ли не каждый день происходило новое яркое событие. 30 декабря 1905 года театр «Ан дер Вин» был заполнен до отказа. Причина — премьера оперетты Франца Легара «Веселая вдова». Выдающийся композитор, автор столь «венских» мелодий, венгр по национальности, он хорошо знал этот театр и в 1901 году дирижировал его оркестром. Партию главной героини исполнила Мицци Гюнтер. Это был триумф. Артур Шницлер, видевший ее на сцене, писал: «Если бы кому-нибудь пришло в голову изваять статую оперетты, ей следовало бы придать черты Мицци Гюнтер». К 1920 году артистка выступила в роли Ганны Главари более 700 раз!
Директор театра герр Карчаг не верил в успех постановки. Музыка Легара, твердил он, никуда не годится. И на всякий случай решил наутро после премьеры уехать на Лазурный берег и даже купил себе билет. Возможно, он рассчитывал познакомиться на Ривьере с настоящей богатой вдовой? Как бы там ни было, его опасения не подтвердились: выходя из театра, многие зрители вслух напевали мелодию вальса «Сон о счастье». Тем не менее, заказов на билеты в последующие дни поступило не так уж много. И тогда секретарю дирекции театра Эмилю Штайнингреру пришла в голову гениальная идея. Он поручил театральному курьеру, некоему Морицу, бесплатно раздавать жителям Вены билеты на оперетту, но постепенно уменьшать количество «подарков». Если у него просили два билета, он давал один; если четыре — давал три и так далее. Публика заглотила наживку. Всего за несколько недель сборы подскочили в несколько раз, а вскоре «Веселая вдова» уже шла с полным аншлагом. Директор театра Карчаг, вызванный телеграммой, срочно вернулся в Вену и… принялся на всех углах повторять, что он всегда верил в успех оперетты, что это настоящий шедевр, а Легар превзошел самого Штрауса! Забавно, не правда ли, особенно если вспомнить, что, впервые прослушав «Сон о счастье», он в негодовании воскликнул: «Это что, музыка?» Да, сударь, это музыка! На ужине, который он дал в честь сотого представления, этот господин как ни в чем не бывало заявил: «Я всегда говорил: это прекрасная музыка!» Мы легко можем вообразить, как усмехался при этом Легар.
