Селестина несла Чайлда, зажав под мышкой. Верхняя половина его тела почти ничего не весила, а вдобавок он обнимал Селестину сохранившейся лапой. Я ощущал приступ тошноты всякий раз, когда взгляд падал на обрубок тела; порой проскальзывала мысль, что тошноту, пожалуй, было бы не сдержать, не будь восприятие приглушено наномедами.
Мы миновали, полагаю, около трети из вереницы комнат, когда Чайлд выскользнул из хватки Селестины и рухнул на пол.
– Ты что творишь? – возмутилась она.
– А ты как думаешь? – Он приподнялся, опираясь на руку. Я заметил, что срез начал затягиваться, что алмазная шкура постепенно все заращивает.
Не исключено, что скоро покажется, будто он изначально существовал в таком вот облике.
Селестина помедлила с ответом.
– Честно говоря, не знаю, что и думать.
– Я иду обратно. До конца.
Продолжая держаться за стену, я воззвал к его разуму:
– Ты не сможешь. Тебе нужно лечение. Опомнись, Чайлд, тебя же надвое разрубили!
– Плевать! Я лишился той части тела, от которой рано или поздно все равно пришлось бы избавиться. Ведь двери наверняка сузятся до того предела, когда в них будет не пролезть и собаке.
– Шпиль тебя убьет, – сказал я.
– Или я его одолею. Ты же знаешь, я упрямый. – Он развернулся в обратную сторону, проскрежетав торсом по полу, затем посмотрел на нас через плечо. – Я хочу дойти до комнаты, где со мной случилось вот это. Не думаю, что Шпиль будет вам препятствовать, пока я не переползу, уж как получится, в нее. Но на вашем месте я бы не задерживался. – Он перевел взгляд на меня и переключился на частный канал. – Еще не поздно, Ричард. Пойдем со мной.
– Нет, – ответил я. – Ты ошибаешься. Уже слишком поздно.
Селестина протянула руку, предлагая помощь:
– Пусть уходит, Ричард. Пусть сам воюет со Шпилем. Он всегда этого хотел, теперь его желание сбудется.
Чайлд между тем дополз до порога в соседнее помещение.
– Итак? – спросил он.
– Как она сказала, ты сам разбирайся со Шпилем, это ваше дело. Я бы пожелал тебе удачи, но, боюсь, это прозвучит нелепо.
Он пожал плечами, воспроизведя один из немногих доступных в псевдособачьем облике человеческих жестов:
– Как угодно. Помяни мое слово, мы непременно встретимся опять, хочешь ты того или нет.
– Надеюсь, – ответил я, прекрасно понимая, что новой встрече не бывать. – Если нужно, передам от тебя привет Городу Бездны.
– Будь так любезен. Но по возможности не рассказывай, куда я подевался.
– Обещаю. Кстати, Роланд…
– Да?
– Думаю, стоит попрощаться.
Чайлд молча отвернулся и канул во мрак – он передвигался, ловко подтягивая торс следом за единственной рукой.
Селестина взяла меня под локоть и повела к выходу наружу.
Глава 13
– Ты была права, – сказал я, когда мы двигались к шаттлу. – Наверное, я последовал бы за ним.
Она улыбнулась:
– Я рада, что ты передумал.
– Не возражаешь, если я кое-что спрошу?
– Если это не связано с математикой, валяй.
– Почему ты опекала меня, но бросила Чайлда?
– Я хотела позаботиться и о нем, – ответила она. – Вот только никому, думаю, не удалось бы его отговорить.
– Другой причины нет?
– Нет. Мне не хотелось, чтобы Шпиль тебя прикончил.
– Ты рисковала жизнью ради меня. Это дорогого стоит.
– И все? По-твоему, так выражают признательность? – Она вроде бы разозлилась, но на ее губах играла улыбка, и я ощутил позыв улыбнуться в ответ. – Узнаю старого доброго Ричарда.
– Значит, для меня есть надежда. Тринтиньян соберет меня заново, когда исцелит тебя.
Но, когда мы наконец вернулись в шаттл, выяснилось, что доктор Тринтиньян исчез. Мы обыскали шаттл и ближайшие окрестности, но не нашли даже следов, уводящих прочь. Все скафандры были на месте, а со звездолета на орбите сообщили, что не ведают о местонахождении доктора.
А потом мы его отыскали.
Он лежал на операционной кушетке под сенью сверкающего и прекрасного в своей функциональности хирургического оборудования. Машины разобрали его на части, разделили на составляющие, поместили отдельные органы в заполненные какой-то жидкостью колбы с аккуратными надписями, а прочие сложили в кюветы. В колбах фрагменты биомашинерии напоминали пьяных вдрабадан медуз, а имплантаты и прочие механизмы искрились, точно мелкие драгоценные камни.
Бросалось в глаза, что органической материи почти нет.
– Он покончил с собой, – сказала Селестина. Подняла шляпу доктора, его хомбург, лежавший в изголовье кушетки. Внутри, ровно сложенная и написанная строгим почерком, обнаружилась предсмертная записка.
Мои дражайшие друзья!
Тщательно осмыслив все происходящее, я решил избавиться от себя. Перспектива размонтировать свое тело самостоятельно представляется мне более приемлемой, нежели жизнь в общественном осуждении за деяния, которые сам я преступлением не признаю. Прошу, не предпринимайте попыток собрать меня заново; уверяю вас, эти попытки окажутся напрасными. Смею надеяться при этом, что мой способ уйти из жизни – наряду с тем состоянием, в которое я себя помещу, – послужит забавным примером для будущих исследователей кибернетики.
Должен признаться, что есть и другая причина, по которой я избрал именно такое завершение своей карьеры. Ведь могут спросить, почему я не покончил с собой, скажем, на Йеллоустоне.
Боюсь, ответ лежит прежде всего в тщеславии.
Благодаря Шпилю, а также попечению мистера Чайлда я получил возможность продолжать работу, столь резко и неожиданно прерванную неприятными событиями в Городе Бездны. А благодаря тем, кто столь рьяно стремился раскрыть тайны Шпиля, я обрел пациентов, желающих подвергнуться моим, назовем их так, неортодоксальным методам.
Мистер Свифт, я не погрешу против истины, указав, что конкретно вас мне послали небеса. Позволю себе заметить, что трансформации, произведенные с вашим телом, следует расценивать как мое величайшее достижение. Вы – мое главное творение. Согласен, вы рассматривали хирургию исключительно как средство достижения цели, иначе вряд ли одобрили бы мои предложения, но сказанное ни в коей мере не умаляет того, чего нам с вами удалось добиться.
Увы, здесь, приходится признать, и кроется другая причина моего ухода. Победите вы Шпиль или отступите (я старательно гоню прочь мысль, что он может вас убить), наступит время, когда вы пожелаете возвратить себе свой прежний облик. А это будет означать, что мне придется погубить собственный шедевр.
