– Теперь вы его защищаете?
– Не защищаю, а лишь напоминаю о том, что мы живем не в черно-белом мире. Годами Тринтиньян работал с молчаливого попустительства властей, которым он не нравился, но которые считали его деятельность нужной для общества.
Графенвельдер качает головой – он увидел и услышал достаточно.
– Урсула, раньше я думал, что вы приобрели в коллекцию очередного монстра. А теперь считаю иначе: вы укрываете беглого преступника.
– Уверяю вас, это не так. Если я смотрю на деятельность Тринтиньяна рационально, это не значит, что я его не презираю. Позвольте вам кое-что продемонстрировать. – Пальцы леди Гудгласс набирают в воздухе команду, и охранная система отключается. Теперь можно просунуть руку сквозь лазерную сетку, не вызвав падения бронированного экрана. – Подойдите к мозгу, Карл, – предлагает она. – Не бойтесь, это не ловушка.
– Мне будет гораздо приятней сделать это в вашей компании.
– Как скажете.
Он ловит себя на том, что слишком медлит – женщина может заметить его страх. Затем переступает порог. Леди Гудгласс отстает от него лишь на шаг. За их продвижением следят глазные яблоки, поворачиваясь с плавностью моторизованных камер. Графенвельдер подходит к булькающему контейнеру с мозгом. Вблизи этот мозг совсем мал, даже не верится, что когда-то он был источником великого зла.
– И на что же я должен смотреть?
– Не смотреть – делать. Причините ему боль, если хотите. Рядом с мозгом кнопка. Она пошлет электрический ток прямиком в переднюю поясную кору.
– А разве сейчас ему не больно?
– Думаю, нет. Он заблаговременно перестроил свой организм специально для расчленения. Возможно, получил при смене состояний какую-то экзистенциальную травму, но вряд ли это был очень уж серьезный дискомфорт.
У Графенвельдера будто по собственной воле рука приближается к электростимулятору. Он чувствует магнетическое притяжение, побуждающее опуститься зависшую над кнопкой ладонь. Интересно, откуда это первобытное желание причинить боль? Тринтиньян не заставлял страдать ни Графенвельдера, ни кого-либо из его знакомых. В том, что власти терпели, если не сказать поощряли, деятельность этого врача, сомневаться не приходится. В йеллоустонском обществе он заполнил собой брешь, которая обычно предназначается для сатаны.
– Что ж вы медлите, Карл? Побаиваетесь?
– Откуда мне знать, что эта штука не пошлет заряд прямо в центр удовольствия?
– Смотрите на спинной мозг. Он задергается.
– Спинной мозг не может дергаться.
– Этот может. Миниатюрные механизмы…
Довод придает Графенвельдеру смелости. Ладонь опускается, замкнув контакт на добрые пять-шесть секунд. Под мозгом виляет, судорожно трясется, как хвост у гремучей змеи, обрубок спинномозговой плоти. Слышно, как он шкрябает по стеклу.
Графенвельдер поднимает руку, и движения затихают.
– Ну вот, – усмехается леди Гудгласс, – я знала, что сможете.
Графенвельдер замечает рядом с контейнером какой-то инструмент явно медицинского предназначения, с рукоятью, с клешнеобразной головкой из твердого сплава. Берет его другой рукой, прикидывает вес. Стеклянный контейнер выглядит соблазнительно хрупким. А уж мозг…
– Поосторожней, – говорит леди Гудгласс.
– Я ведь могу убить его, прямо сейчас? Покончить с ним раз и навсегда?
– И многие вам поаплодируют. Но этим вы лишь освободите доктора, прекратите его существование. С другой стороны, в вашей власти снова послать импульс боли в его мозг. Что бы вы предпочли, Карл? Избавить мир от Тринтиньяна, а его самого – от страданий или еще немного продлить эти страдания?
Как же подмывает обрушить на контейнер медицинскую штуковину! Леди Гудгласс, хоть и стоит совсем рядом, не успеет помешать. И конечно же, в истории останется имя того, кто поставил точку в судьбе Тринтиньяна. Но в этот решающий момент что-то удерживает Графенвельдера. Не то обстоятельство, что доктор не сделал лично ему ничего плохого, – нет, куда важнее желание внести свою лепту в наказание пленника. Уже в следующий миг Графенвельдер понимает: он просто не смог бы подарить Тринтиньяну такую легкую, такую милосердную смерть, коль скоро альтернативой является боль.
И снова он нажимает кнопку, на сей раз удерживая ее дольше. За его спиной хлопает в ладоши Урсула Гудгласс:
– Блестяще, Карл! Я не сомневалась, что вы сделаете правильный выбор.
Следующие две недели стали испытанием на выдержку. Графенвельдер сидит тихо, никак не комментирует разгулявшиеся слухи о новом экспонате леди Гудгласс. Имя Тринтиньяна нигде не звучало – было бы верхом неблагоразумия его произносить, – однако даже те, кто еще не посетил анклав Урсулы, уже догадываются, что за сокровище оказалось в ее руках. Самые здравомыслящие комментаторы и те не удержались от восторженных отзывов, стараясь превзойти друг друга в этом шквале оваций. Как ни крути, леди Гудгласс, считавшаяся начинающим коллекционером, сделала блестящий ход. За считаные дни общественность разогрелась настолько, что Кольцу пришлось гасить нежелательный интерес пары следователей, все еще занимавшихся делом Тринтиньяна. А уж на лапу им дали столько, что каждому хватило бы на новый анклав.
Что же до взрослой гамадриады, то поток желающих поглазеть на нее быстро иссяк. Для коллекционеров она утратила свою новизну, да и сам Графенвельдер потерял к ней интерес. Все реже о ней вспоминал, все меньше его заботило ее благополучие. Когда смотрители сообщили, что пленница страдает от неправильного питания, хозяин даже не удосужился пойти и взглянуть на нее. Через три дня ему доложили о смерти гамадриады, а он мог думать лишь о деньгах, уплаченных капитану Шеллису. Час или два его занимала идея «оживить» труп с помощью электродов, как поступила со своим экземпляром леди Гудгласс, но потом внутри, точно желчь, разлилась боязнь аналогичным образом выставить себя на посмешище. Он распорядился, чтобы дохлое животное выбросили в космос, и даже не нашел в себе желания понаблюдать за этим процессом.
Спустя шесть часов Графенвельдер связывается с Рифуджио.
– А я уж думал, мистер Графенвельдер, что больше не доведется пообщаться с вами. Еще немного, и мне нечего было бы вам предложить.
Графенвельдер с трудом сдерживает волнение в голосе:
– Так он все еще у вас? И условия прежние?
– Я привык держать слово, – отвечает Рифуджио. – Условия не изменились. Означает ли это, что сделка состоится?
– Мне нужны дополнительные гарантии. Если окажется, что ваш товар не соответствует рекламе…
– Соответствует. Я всегда торгую честно. Берите – или прощаемся.
Конечно же, Графенвельдер берет – он еще до звонка маклеру знал, что так будет. Взял бы, даже если бы Рифуджио запросил вдвое против прежнего. Только демонстрация в его бестиарии этого пленника, живого адапта, способна вызвать в Кольце ажиотаж посильнее того, что достался на долю Урсулы Гудгласс. А значит, надо добиться этого любой ценой.
