– Теперь ты понимаешь, почему я не могу уйти с тобой, – сказал полковник Джекс. – Пока ты не приведешь корабль побольше. Очень большой корабль. Но даже тогда вряд ли сможешь долго поддерживать во мне жизнь без помощи «Найтингейл».
– Вы чудовищно уродливы…
– Да уж, не картина маслом. – Полковник Джекс наклонил голову, как будто его вдруг осенило. – Но согласись, девочка: я все же произведение искусства.
– Как скажете.
– Судно определенно так считает, да, «Найтингейл»? Это она сделала меня таким. Ее блистательное художественное воображение. Сука!
– Вы спятили!
– Очень может быть. Ты действительно думаешь, что можно прожить хоть день в таком виде и не свихнуться? Но по сравнению с судном я нахожусь в здравом рассудке. «Найтингейл» – воплощение самого дерьмового безумия.
– Значит, Соллис была права. Оставь разумную машину в одиночестве, и она выест себе мозги изнутри.
– Может быть, и так. Но эта тварь – результат не одиночества. «Найтингейл» свихнулась задолго до того, как попала сюда. И знаешь, что послужило причиной? Та войнушка, которую мы устроили на Окраине Неба. Когда было создано это судно, в него вложили мозги ангела. Разум, предназначенный для исцеления, сострадания и доброты. Ну и на кой черт это нужно машине? Она была рассчитана на то, чтобы заботиться о нас – бескорыстно, денно и нощно. И она чертовски хорошо выполняла свою работу. Какое-то время, по крайней мере.
– Стало быть, вы знаете, что произошло.
– Судно само себя довело до безумия. В его рассудке столкнулись два противоречивых мотива. Оно было создано, чтобы лечить нас, добиваться полного выздоровления. Но каждый раз благодаря его стараниям нас посылали обратно на поля сражений и рвали в клочья. Судно облегчало наши страдания только для того, чтобы мы страдали заново. И вот оно начало чувствовать себя соучастником этого процесса: трудолюбивое колесико огромной машины, чьей единственной целью является причинение страданий. В конце концов «Найтингейл» решила, что больше не будет таким колесиком.
– Значит, она вышла из игры. Что же произошло со всеми пациентами?
– Она их убил. Безболезненная эвтаназия намного лучше возвращения на войну. «Найтингейлу» это казалось более милосердным.
– А технический персонал? А люди, которых послали отремонтировать судно, когда оно вышло из-под контроля?
– Тоже подверглись эвтаназии. Не думаю, что «Найтингейл» находила в этом удовольствие – она рассматривала их смерть как неизбежное зло. Кроме всего прочего, эта мера не позволила вновь использовать ее как космический госпиталь.
– Но она все же не убила вас.
Сухой язык выскользнул изо рта Джекса и провел по губам.
– Он собиралась. А потом получше изучила личные дела пациентов и поняла, кто я. И у него появились другие мысли.
– Какие?
– «Найтингейл» оказалась достаточно сообразительной, чтобы понять: наибольшая проблема – не ее существование, люди всегда могут построить другие космические госпитали, – а война сама по себе. Поэтому она решила сделать что-то с войной. Нечто позитивное. И конструктивное.
– И что же у нее получилось?
– Ты на это смотришь, малышка. Я памятник жертвам войны. «Найтингейл» взбрело на ум, что я должен стать огромным художественным обвинением во плоти. Она предъявит меня миру, когда закончит. Ужас, который я вызову, заставит мир содрогнуться и прекратить войну. Я буду живым, дышащим аналогом картины Пикассо «Герника». Воплощенной иллюстрацией того, во что война превращает человеческие существа.
– Война окончена! Нам не нужны памятники.
– Возможно, тебе удастся объяснить это судну. Думаю, проблема в том, что на самом деле «Найтингейл» не верит в окончание войны. Ты ведь не можешь еге осуждать, согласись. У нее есть доступ к нашим историческим хроникам. Она знает, что не все люди выступали за прекращение огня.
– Чего ты хочешь от нее добиться? Чтобы она вернулась на Окраину Неба с тобой на борту?
– Именно так. Проблема в том, что судно этого не хочет. Я знаю, что в твоих глазах выгляжу вполне законченным, но «Найтингейл»… Чертова перфекционистка! Снова и снова меняет свое мнение, не может удовлетвориться достигнутым. Постоянно тасует куски: то отрежет, то пришьет выращенное взамен. И все время заботится о том, чтобы я не скончался у нее на руках. Нашла же, к чему приложить свой творческий гений. Микеланджело со скальпелем…
– Вы об этом чуть ли не с гордостью говорите.
– А ты бы предпочла, чтобы я вопил от ужаса? Могу, если хочешь. Просто это рано или поздно надоедает.
– Вы слишком далеко зашли, Джекс. Я ошибалась насчет суда для военных преступников. Вас передадут психиатрам.
– Не хотелось бы. Я бы предпочел полюбоваться на физиономии тех, кто попытался бы запихнуть меня в клетку для обвиняемого. Но до суда я не доберусь, так ведь? «Найтингейл» дождется конца нашего разговора и щелкнет выключателем.
– Так она говорит.
– А ты, похоже, не веришь?
– Не понимаю, зачем ей избавляться от вас после того, как было вложено столько усилий.
– «Найтингейл» творец, а творцы подчиняются внезапным капризам. Может, если бы я уже был закончен – если бы она решила, что сделала все, что могла… но она так не считает. Думаю, он понимает, что была близка к завершению три-четыре года назад, но тогда поддалась капризу и почти все удалила. Теперь я – память о ее неудаче. Она не станет терпеть меня в этом качестве. Ей проще искромсать полотно и начать заново.
– Но уже не с вами?
– Да. Похоже, она исчерпала мой ресурс. Вдобавок теперь ему выпал шанс сотворить нечто иное, благодаря чему ее послание прозвучит гораздо громче. В чем наверняка поучаствуешь и ты.
– Не понимаю, о чем вы.
– Вот и остальные так сказали. – Джекс снова повернул голову. – Эй, госпиталь! Может, пришло время продемонстрировать ей?
– Если вы готовы, полковник, – сказала Голос «Найтингейл».
– Я готов. И Диксия готова. Почему бы тебе не подать десерт?
Полковник смотрел направо, вытянув шею. Позади его тела в стене отворилась круглая дверь, и в помещение хлынул свет. Через проем плыл смутный силуэт, поддерживаемый тремя или четырьмя коническими роботами.
Появившийся предмет был темным, округлым и неровным. Будто полдюжины кусков теста, слепленных друг с другом. Я никак не могла сообразить, что передо мной.
Потом роботы втолкнули это в зал, и я разглядела. И закричала.
– Что ж, пора тебе присоединиться к друзьям, – сказала «Найтингейл».
Прошло три месяца. Они казались вечностью, которую, если верить нашей памяти, мы провели на хирургическом столе, пока машины готовили нас. А то, что случилось потом, кажется теперь одним ужасным мгновением.
