Капсула Струмы снова пошла на таран, чтобы теперь уже покончить со мной.
«Может, услышал сигнал тревоги и мое беспомощное падение, вот и решил, что я больше не могу управлять двигателем», – подумала я.
Я подпустила его ближе. Он набрал скорость, и его лицо словно распухло, заполнив собой весь купол. Во взгляде застыла решимость, в которой было больше сожаления, чем ярости. Должно быть, наши глаза встретились в последние залитые стробоскопическим светом мгновения и он что-то прочел на моем лице, что-то выдавшее мое намерение.
Но к тому моменту было уже слишком поздно.
Я вцепилась в пульт управления и бросила капсулу в сторону, не оставив ему времени, чтобы изменить курс. Его капсула скользнула в то место, где секундой раньше находилась моя, и понеслась дальше, прямо на выступающий острый край сломанного лонжерона. Он пробил броню и вошел в грудь Струмы, и во вспышке моего двигателя я увидела, как его тело содрогнулось в жестокой судороге, когда воздух вместе с жизнью вылетал из легких.
В других обстоятельствах я бы нашла способ доставить труп на «Равноденствие». Что бы ни совершил Струма, как бы ни нагрешил, он не заслуживал, чтобы его бросили в таком месте.
Но обстоятельства были такими, какими они были, и я улетела одна.
О дальнейшем мне не так много нужно вам рассказать. Мало что в жизни бывает только черным или только белым, так же вышло и с ремонтом. Он закончился вовремя, и «Равноденствие» снова стало управляемым. Я уже возвращалась, расходуя последнее топливо, когда на корабле началась проверка вспомогательных двигателей. Поскольку реактивные струи вытекали в мою сторону, я без особого труда различала яркую звезду – мой корабль. «Многого и не требуется, – говорила я себе. – Теперь мы наверняка сможем прекратить дрейф или даже развернуться в другую сторону, и «Равноденствие» будет отходить все дальше от поверхности объекта».
Как только моя капсула освободилась от его воздействия, я восстановила устойчивую связь с кораблем и определила расстояние до него. Затаив дыхание, я наблюдала, как скорость дрейфа уменьшилась в пять раз. Десять метров в секунду – даже человек мог бы обогнать сейчас корабль. Почти то, что и требовалось, – заманчиво близко к нулю.
А затем что-то пошло не так. Двигатели замерцали и погасли. Я ждала, когда они снова заработают, но этот момент так и не наступил. Я связалась с кораблем и узнала, что одна из уязвимых энергетических линий не выдержала перегрузки. Как и все остальное, ее можно было починить, но для этого требовалось время, которого у нас не было. Дрейф «Равноденствия» замедлился, но не прекратился совсем. Датчики наших капсул засекли изменения на расстоянии девяти тысяч километров от поверхности объекта. При нынешней скорости корабль пройдет эту точку за четыре дня.
У нас не было времени.
На обратном пути я сожгла почти все топливо, оставив лишь небольшой запас для сближения с кораблем. К несчастью, этого запаса оказалось недостаточно. Когда я подкорректировала отклонение от нужного курса, у меня уже не оставалось топлива, чтобы выполнить сближение. Капсулу проносило мимо него в межзвездное пространство. Ее ресурсов хватило бы, чтобы поддерживать мою жизнь еще несколько дней, но не настолько долго, чтобы кто-то успел прийти на помощь. И в конце концов я бы умерла от холода или удушья, в зависимости от того, что возьмется за меня раньше. Ни тот ни другой вариант мне совершенно не нравился. Но по крайней мере я избежала бы гибели от разрывающих сил у поверхности объекта.
Разумеется, ничего такого со мной не случилось. Моя команда и представители пассажиров решили вернуть меня на корабль. Курс «Равноденствия» очень аккуратно подправили с помощью отремонтированных рулевых двигателей, и я проскользнула прямо в пасть грузовой шахты. Это был крайне болезненный процесс, обратный тому, который недавно выбросил меня из корабля. Я получила сильную контузию, когда капсула попала в захват пусковых направляющих и мучительно резко остановилась.
И все же я осталась жива.
Доктор Грелле был первым, чье лицо я увидела, когда пришла в себя, лежа на реанимационной койке, с болью в висках, но и с полным осознанием случившегося.
Первый мой вопрос был вполне естественным:
– Где мы сейчас?
– В двух днях дрейфа от того места, где ваши капсулы начали фиксировать изменения пространства-времени, – сказал он с мягкостью лучшей в мире сиделки. – Приборы пока не показывают ничего странного, но я уверен, что все изменится, когда мы приблизимся к границе.
Я впитывала новости со странным чувством обиды на то, что мне не дали умереть. Но усилием воли взяла себя в руки, как и подобает капитану.
– Долго меня откачивали?
– Возникли осложнения. Надо было восстановить кровообращение мозга, и мы поместили вас в хирургический автомат. Было непросто добиться, чтобы он заработал должным образом. Некоторые операции пришлось выполнять вручную.
Больше никого в каюте не было. Я задумалась, куда делись мои старшие офицеры. Может, они занимаются подготовкой корабля к его последним дням, заполняют журналы, посылают сообщения и прощальные письма в пустоту космоса, надеясь, что кто-нибудь получит их?
– Это будет ужасно, доктор Грелле. Мы со Струмой испытали все на себе, хотя и находились далеко от поверхности. Если ничего нельзя сделать, никто не должен оставаться в сознании.
– Никто и не будет, – ответил доктор Грелле. – Кроме тех нескольких, кто сейчас бодрствует. Остальные вернулись в криосон. Они понимают, что это смертный приговор, но по крайней мере не ощутят боли, а успокоительные средства облегчат переход.
– Вы должны последовать их примеру.
– Я так и сделаю. Но сначала расскажу о Магадиз. Думаю, вам будет интересно.
Как только я оказалась готова, мы с доктором Грелле отправились в каюту для допросов. Магадиз сидела в кресле, по-прежнему удерживаемая зажимами. Она повернула голову, когда я входила в электростатическую клетку. С момента нашей последней встречи опухоль вокруг поврежденного глаза уменьшилась, и теперь сочленительница могла смотреть на меня обоими глазами.
– Я отослал охранника, – сказал доктор Грелле. – Он все равно ничего не добился.
– Вы рассказывали мне о пленниках на Марсе.
Он скупо улыбнулся:
– Рад, что теперь есть ясность. А тогда не знал, что и подумать. Почему Магадиз не повернула оружие против себя или просто не залезла к себе в голову, чтобы самоумертвиться? Это было ей вполне по силам.
– Почему вы этого не сделали? – спросила я у Магадиз.
Та перевела взгляд на доктора Грелле. Хотя она оставалась моей пленницей, но держалась с невозмутимым спокойствием и чувством собственного превосходства.
– Расскажите ей, что вы обнаружили, доктор.
– Это все хирургический автомат, – сказал Грелле. – Я уже говорил, что возникли проблемы с его работой. Думаю, никто не ожидал, что он снова понадобится, и не удосужился очистить оперативную память от подробностей предыдущего рабочего цикла.
