Я поднял механическую руку.
Погода с придирчивым прищуром посмотрела на нее. Я вспомнил, как девушка отшатнулась от меня на «Василиске», и подумал о том, сколько жестокости пришлось ей вынести от железных рук ее прежних хозяев.
– Она тебе не нравится? – спросила Погода.
– Мне больше нравилась старая.
Погода бережно взяла мою руку в свои, казавшиеся такими маленькими, кукольными, когда они поглаживали и ощупывали механический протез.
– И это единственная неорганика в тебе?
– Насколько я знаю, да.
– Но разве это не ограничивает твои возможности? Разве ты не чувствуешь, что остальные члены команды имеют перед тобой преимущество?
– Иногда чувствую. Но не постоянно. Моя работа требует, чтобы я мог забраться туда, куда таким людям, как Ван Несс, нипочем не пролезть. А еще я должен выдерживать такие мощные магнитные поля, которые других разнесли бы в клочья, если только сначала не сварили бы заживо. – Я сжал и разжал металлический кулак. – Бывает, приходится ее отвинчивать. У меня есть пластиковая замена, для тех случаев, когда нужно просто ухватиться за что-то.
– Все-таки она тебе не очень нравится.
– Она делает то, что от нее требуется.
Погода отпустила мою руку, но ее пальцы задержались на металле на мгновение дольше, чем следовало бы.
– Жаль, что она тебе не нравится.
– Я мог бы восстановить руку в какой-нибудь орбитальной клинике, – сказал я. – Но всегда находится что-то еще, что нужно починить в первую очередь. К тому же, если бы не эта рука, многие бы вообще не поверили, что я ультра.
– И ты хочешь остаться ультра насовсем?
– Не знаю. Не сказал бы, что с детства мечтал стать корабельным мастером. Просто так уж вышло, что я здесь.
– А я когда-то мечтала об одном деле, – призналась Погода. – И даже думала, что это в моих силах. Но потом мечта стала недостижимой.
Она взглянула на меня и вдруг сделала нечто неожиданное и чудесное – улыбнулась. Это была не самая непринужденная улыбка из всех, что мне приходилось видеть, но я ощутил ее искренность. И внезапно осознал, что рядом со мной в каюте находится человеческое существо, пусть даже ущербное и опасное.
– И теперь я тоже здесь. Не совсем то, чего я ожидала… Но спасибо тебе, ведь ты меня спас.
– Я уже начал сомневаться, не ошиблись ли мы. Ты ведь, кажется, отказывалась уходить с корабля.
– Отказывалась, – отстраненно сказала она. – Но это уже в прошлом. Ты сделал то, что считал правильным.
– А это было правильным?
– Для меня – да. А для корабля… возможно, и нет.
Она замолчала и нахмурилась, склонив голову набок. В ее глазах сверкнули оливковые огни.
– Куда ты смотришь, Иниго?
– Никуда, – ответил я, резко отводя взгляд.
Держаться подальше от Ван Несса, как он сам советовал, оказалось в последующие дни не самым трудным делом. «Петриналь» был большим кораблем, и пока мы исполняли будничные обязанности, наши с капитаном дороги пересекались редко. Куда сложнее бывало выкроить время, чтобы навестить Погоду, – во всяком случае, столько времени, сколько хотелось бы. График ремонта с самого начала был напряженным, но из-за неизвестного корабля его снова пришлось ускорить, что бы там я ни говорил Вепс. Тяжелая работа начала сказываться, я капля за каплей терял концентрацию. Но все еще верил, что дело будет сделано и мы сможем продолжить полет, как будто с нами ничего не случилось, если не считать гибели в стычке с пиратами членов экипажа и появления одной пассажирки. И как только наберем крейсерский ход, другой корабль, вероятно, отстанет от нас и отправится на поиски более легкой добычи. Был бы он таким же быстрым, как «Василиск», не прятался бы в тени, предоставляя конкурентам взять первый приз.
Однако мой оптимизм оказался неоправданным. Закончив ремонт, я снова прополз по технологическому тоннелю к двигателю правого борта и снова оказался перед шестиугольником с регуляторами мощности. Как и ожидалось, все они горели темно-синим, и это означало, что двигатель работает в безопасном режиме. Я сверился со своим журналом и решил кое-что подрегулировать по мелочи. Все регуляторы должны были сменить цвет на голубовато-зеленый – по-прежнему в пределах безопасного режима, но меня ожидал неприятный сюрприз. Не успел я сдвинуть два из них на долю миллиметра, как они засияли ярко-оранжевым.
Что-то пошло не так.
Конечно же, я перепроверил настройки и убедился, что другие регуляторы остались в прежнем положении. Никакой ошибки не было. Я все быстрей и быстрей перелистывал страницы эксплуатационного журнала в поисках похожих случаев, которые могли бы подсказать, в чем моя ошибка. Но ни одна из прежних чрезвычайных ситуаций ничуть мне не помогла. Я ничего не перепутал при настройке, поэтому оставалось лишь одно объяснение: что-то случилось с самим двигателем. Он работает неправильно.
«Этого не может быть, – убеждал я себя. – Двигатели не могут забарахлить, не могут сломаться. Ничего похожего».
Но что я знал о них? Весь мой опыт работы с С-двигателями ограничивался стандартными операциями в обычных условиях. Но мы ведь побывали в бою с другим кораблем, получили серьезные конструктивные повреждения. Как корабельный мастер, я тщательно следил за состоянием корпуса и лонжеронов, но мне и в голову не приходило, что неисправным может оказаться сам двигатель.
А почему, спрашивается?
Этому есть разумное объяснение. Ведь даже если что-нибудь произойдет, я ничего не смогу сделать. Беспокоиться из-за поломки двигателя сочленителей – все равно что волноваться из-за метеорита, от которого ты все равно не успеешь увернуться, не успеешь сбить его в полете. А значит, лучше не вспоминать о нем, пока не доведется встретиться. Ни один корабельный мастер не лишится сна из-за отказа С-двигателя.
Но мне, похоже, предстояло потерять не только сон.
Даже если бы мы не тревожились из-за неизвестного корабля, у нас все равно хватало неприятностей. Мы были уже слишком далеко от Шивы-Парвати, так что не могли вернуться назад, и все еще летели слишком медленно, чтобы добраться до другой системы. При такой работе двигателей, как сейчас, нам бы потребовался слишком долгий срок, чтобы достичь релятивистской скорости, при которой замедление времени было бы приемлемым. При двадцати пяти процентах от световой нам вместо прыжка продолжительностью в двадцать лет придется ползти все восемьдесят… И для нас на корабле пройдут почти те же самые восемьдесят тоскливых лет. На таком продолжительном отрезке времени криосон превращается в лотерею. Наши капсулы рассчитаны на то, что человек пролежит в заморозке от пяти до десяти лет, а не четыре пятых века.
Мне стало страшно. За какие-то пять минут я прошел путь от спокойствия и самоконтроля до полного отчаяния.
Я не хотел, чтобы вся команда узнала о грозящей нам катастрофе, по крайней мере, до моего разговора с Погодой. Я уже скрестил шпаги с Ван Нессом, но он оставался моим капитаном, и я решил уберечь его от хлопот с перепуганной командой, хотя бы до тех пор, пока не выясню все до конца.
