Однако я увидел достаточно. Это был не человек. Просто пустота в форме человека, призрак.
Я выбрал кратчайшую дорогу на командную палубу «Неистовой Паллады». И немедленно велел Кате начать тщательный поиск постороннего, хотя, конечно же, знал, что ни один чужак не мог ускользнуть от ее внимания. Моя Катя была всеведущей. Она бы в точности определила местонахождение каждой крысы, каждой мухи на нашем корабле, если бы только крысы и мухи здесь водились.
Я знал, что человек-тень не может быть спящим, которого каким-то образом оживили. Ни одна капсула не пустовала, ни одна крышка не была откинута. Вариант с безбилетным пассажиром даже не рассматривался – чем бы он мог питаться, если не припасами, которые распределял компьютер?
Мои мысли обратились к нелогичным объяснениям. Не может ли быть так, что кто-то пробрался на корабль во время полета, замаскированный, как хамелеон? Этот предполагаемый чужак каким-то образом должен оставаться невидимым для Кати. Совершенно невозможно, даже если не учитывать крайне малую вероятность незаметного сближения с нами в космосе.
Я закусил губу, прекрасно понимая, что каждое мгновение моей нерешительности работает против Яноша. Ради моей безопасности Катя предоставит мне доступ к оружию, если существование чужака будет доказано. С другой стороны, лучший способ устранить проблему – это самому устраниться от нее. Я мог бы прооперировать Яноша, не забредая в те части корабля, которые чужак, очевидно, считает своими владениями. Через день-другой это испытание закончится, и я смогу вернуться в криосон. Самыми безликими нечеловеческими существами, с какими мне придется столкнуться после следующего оживления, будут таможенники Солнечной Оси. Пусть они и беспокоятся из-за невидимого лишнего пассажира. Разве тень мешала мне спать до сих пор?
Я коротко рассмеялся, хотя прозвучало это скорее как предсмертный хрип. Испуг не прошел, но по крайней мере мои пальцы перестали исполнять арпеджио на невидимом пианино.
Я углубился в техническую эйдетику, описывающую в общих чертах медицинские приборы, которые нам с Катей предстояло использовать. Эти сверкающие полуавтоматы были высшим достижением йеллоустонской хирургии. И все же по земным меркам они, несомненно, были примитивными. Эта двойственность терзала меня. Пусть даже Яношу неизбежно станет хуже к моменту нашего прибытия, можем ли мы быть уверены, что сами не уменьшаем его шансы устаревшим медицинским вмешательством? В Солнечной системе наука могла умчаться так далеко за пределы наших возможностей, что равновесие сместилось бы совсем не в нашу пользу.
Но ведь Катя тщательно все взвесила, прежде чем выбрать целесообразное решение. Пожалуй, лучше заглушить все сомнения и просто исполнить то, что от меня требуется.
Дроны помогли мне перенести медицинское оборудование в отсек с капсулами, где пятеро моих коллег лежали в криосне. Я надел маску и комбинезон с перчатками, прошитый обогревающей сеткой. Катя должна была сначала понизить температуру в отсеке, а потом чуть разморозить Яноша.
– Ты готов, Юрий? – спросила она. – Тогда приступаем.
Мы начали операцию, но мои глаза то и дело перескакивали на открытую капсулу, куда мне предстояло вскоре вернуться. В отсеке быстро холодало, на потолке ледяным голубым огнем горели лампы.
Капсула щелкнула и открылась, обдав меня морозным воздухом. Я посмотрел на Яноша, неподвижного, белого, какого-то отчужденного. «Пусть эта отчужденность сохранится и дальше! – взмолился я. – Все-таки мы собираемся вскрыть ему череп».
Точнее говоря, Катя уже проделала ряд подготовительных процедур. Оголила череп, оттянула назад кожу, теперь словно обрамляющую белый пестик цветка с мясистыми лепестками. Ввела в просверленные отверстия тонкие зонды, за которыми к матрице входных точек на куполе капсулы тянулись сияющие разноцветные провода. Она работала с безупречной, до доли ангстрема, точностью автомата. Я понимал предназначение этих проводов: они подменяли кибернетические имплантаты мозга Яноша, павшие жертвой плавящей чумы.
– Когда расчистишь верхнюю часть черепа, нужно будет подсоединить провода, – сказала Катя. – Крайне важно не потерять киберсвязь с Яношем.
Я подготовил к работе механическую пилу по кости.
– Зачем? Какая от него может быть помощь?
– Есть серьезные причины. Если тебе все еще будет интересно, мы обсудим это после операции.
Пила зажужжала, вращающийся наконечник злобно сверкнул. Направленное вниз лезвие плавно вгрызалось в бледную кость. Крови вытекло немного, но сам звук болезненно отозвался во мне. Катя искусно прорезала три круговые канавки и отвела пилу назад. Я глубоко вдохнул и опустил пальцы в перчатках на затылок Яноша. Кожа свободно повисла, как половинка шоколадного яйца. С влажным чавканьем отделился участок черепа, обнажив розоватую массу. Отделяя его, я особенно заботился о том, чтобы не нарушить целостность соединений. На какой-то миг я застыл в благоговейном изумлении перед фантастически сложным органом, несомненно самым непостижимым из всего, что мне приходилось видеть. И при этом умудрявшимся выглядеть таким обескураживающе невзрачным.
– Супруг мой, мы должны двигаться дальше, – предупредила Катя. – Я разогрела тело Яноша до опасно высокой температуры, хотя скорость метаболизма пока существенно не увеличилась. Нам нельзя терять ни минуты.
Я кивнул, чувствуя, как лоб покрывается каплями пота. Глубже, глубже. Катя заменила лезвие и включила микролазеры.
Мы оперировали под музыку Сибелиуса.
Это была увлекательная и тошнотворная работа.
Мне удалось в какой-то степени абстрагироваться, и теперь я воспринимал разделенную мозговую ткань как мертвую, но в каком-то смысле священную плоть. Микроимлантаты извлекались один за другим – слишком маленькие, чтобы различить их детали невооруженным взглядом, колючие кусочки металла. Заметная только под микроскопом коррозия была главным наружным свидетельством кибервируса. Я рассматривал их с отстраненной брезгливостью. Вирус вел себя точно так же, как его биологическая тезка: вцеплялся в оболочку наномеда и посылал разрушительные команды в репродуктивное ядро.
Три часа спустя мою спину обожгло болью. Я отодвинулся от капсулы и провел рукавом по холодному лбу. Перед глазами все плыло, отсек полнился сгустками влажной темноты. На мгновение я потерял ориентацию, перепутав лево и право. Головокружение нахлынуло внезапной волной, и я прислонился к стенке капсулы.
– Осталось немного, – сказала Катя. – Как себя чувствуешь?
– В полном порядке. А ты?
– Я… тоже в порядке. Операция проходит успешно. – Катя умолкла, а затем ее голос зазвучал снова, с железной решимостью и деловитой отстраненностью: – Следующий имплантат самый глубокий. Он между затылочной долей и мозжечком. Нужно действовать очень осторожно, чтобы не повредить зрительный центр. Это основной узел передачи энтоптики.
– Тогда идем глубже.
Механизмы послушно проскользнули в нужную точку. Усыпанный ресничками датчиков зонд проходил через ткань, как шланг кондитерского шприца сквозь желе. Несмотря на холод, моя шея горела – ледяной пот щипал кожу. Прошел еще час, но время больше не имело особого значения.
