– Начнем с плохих, – решила за всех Селестина.
Форкерей стал вещать, и в его голосе проскользнула, как мне почудилось, мельчайшая нотка довольства.
– Мы сможем пройти самое большее две или три комнаты. Дальше не пустят скафандры.
Он мог бы этого и не говорить. Последние три или четыре помещения, преодоленные группой, наглядно показали, что мы приближаемся к некоему пределу. Хитроумная внутренняя архитектура Шпиля словно стремилась лишить нас наших громоздких, объемистых скафандров. Через последнюю дверь мы все, кроме Хирц, которой повезло с ростом, едва протиснулись.
– Значит, пора сдаваться, – заметил я.
– Ну, не будем спешить с выводами, – изрек Форкерей, обнажая зубы в вампирьем оскале. – Я же сказал, что хорошие новости тоже имеются.
– Не томите, капитан, – попросил Чайлд.
– Помните, мы отправляли Хирц обратно, чтобы убедиться, что Шпиль нас выпустит, если мы решим сбежать?
– Конечно, – ответил Чайлд. – До самой точки старта Хирц не возвращалась, однако с дюжину комнат назад по нашей просьбе прошла и убедилась, что Шпиль явно настроен сотрудничать. Она не сомневалась, что при желании сможет благополучно достичь самого первого помещения.
– Мне кое-что не давало покоя, – продолжал Форкерей. – Когда она ушла, Шпиль открывал и закрывал двери на ее пути, обеспечивая проход. Какой в этом смысл? Почему бы просто не открыть все двери разом?
– Признаюсь, и меня это смущало, – поддержал Тринтиньян.
– В общем, я поразмыслил и решил, что должна быть какая-то веская причина.
Чайлд вздохнул:
– Какая же?
– Воздух, – объявил Форкерей.
– Вы ведь шутите, капитан?
Ультра покачал головой:
– Начинали мы с вакуума, во всяком случае, с воздуха, разреженного так же, как на поверхности Голгофы. Эта атмосфера держалась в нескольких первых помещениях. А затем стала меняться, очень медленно, почти незаметно, но мои датчики сразу зафиксировали перемену.
Чайлд скорчил гримасу:
– Жаль, что вам не пришло в голову поделиться с нами этим открытием.
– Я прикинул, что лучше подождать, пока изменения не сделаются очевидными. – Форкерей покосился на Селестину. Та никак не отреагировала.
– Он поступил правильно, – сказал Тринтиньян. – Я тоже заметил, что атмосферные условия понемногу меняются. Кроме того, капитан наверняка зафиксировал повышение температуры – в каждой последующей комнате чуть теплее, чем в предыдущей. Я экстраполировал факты и рискну выдвинуть предположение. Через два, максимум три помещения мы сможем избавиться от скафандров и дышать нормально.
– Снять скафандры? – Хирц воззрилась на доктора как на чокнутого. – Приятель, да ты сбрендил!
Чайлд упреждающе вскинул руку:
– Погодите. Доктор Тринтиньян, с чего вы взяли, что мы сможем дышать здешним воздухом?
– Судите сами, – пропел Тринтиньян своим механическим голосом. – Соотношение газов в атмосфере уверенно приближается к составу воздуха в наших дыхательных аппаратах.
– Но это же невозможно! Что-то не припомню, чтобы у нас брали образец.
Тринтиньян дернул подбородком:
– Тем не менее происходящее показывает, что образец был взят. На данный момент, кстати, состав воздуха в точности соответствует предпочтениям ультра. Поскольку команда Аргайла имела несколько иные предпочтения, дело отнюдь не в том, что у Шпиля, так сказать, хорошая память.
Я непроизвольно поежился.
Мысль о том, что Шпиль, эта огромная псевдоживая штуковина, сквозь которую мы, как крысы, пробирались тайком, каким-то образом исхитрился пролезть под армированную ткань наших скафандров и взять образцы воздуха, причем никто не заметил этого вторжения, – сама мысль о таком могуществе повергала в ужас. Он не только осознавал наше присутствие, но и сумел распознать, кто мы, к какому виду живых существ относимся.
Распознал нашу хрупкость и уязвимость.
Словно в награду за наблюдательность Форкерея следующая комната оказалась полупригодной для жизни – воздух плотнее прежнего, температура выше. Да, долго в ней было не протянуть, но тому, кто отважится снять скафандр, немедленная смерть уже не грозила.
Задача этой комнаты заставила попотеть даже Селестину. Как обычно, условия задачи излагались в рисунках по обе стороны от двери, однако на сей раз эти рисунки были соединены между собой различными символами и петлями, как если бы нам предъявили карту метро какого-то незнакомого города. Отдельные символы встречались и раньше – это были варианты математических операторов, вроде знаков сложения или вычитания, – но не в таких количествах. А задача, увы, не сводилась к числовым действиям; по мнению Селестины – я мысленно отметил, сколь неуверенно она рассуждала, – подразумевалась и топологическая трансформация в четырех измерениях.
– Пожалуйста, скажите, что вы знаете ответ, – взмолился Чайлд.
– Я… – Селестина помолчала. – Кажется, знаю. Но не уверена до конца. Дайте мне минутку подумать.
– Разумеется. Все время в вашем распоряжении.
Селестина погрузилась в размышления. Минуты шли, растягиваясь в десятки. Раз или два она явно порывалась что-то сказать, раскрывала было рот, но тут же спохватывалась, еще пару раз подходила ближе к двери – это вселяло надежду, но время шло, а блестящая интуитивная догадка, на которую все уповали, не желала рождаться. Селестина неизменно поникала и вновь принималась сосредоточенно размышлять. Так прошел час, минула большая половина второго…
А у Селестины, подумалось мне, как не было ответа, так и нет.
Мы, конечно, все полагались на нее, но что, если поиски решения займут несколько дней?..
Наконец она заговорила:
– Все, разобралась.
– Подтвердилась первая идея? – спросил Чайлд.
– Нет.
– Здорово, – протянула Хирц.
– Селестина, – позвал я, стараясь сгладить незримое напряжение, – ты можешь объяснить, почему первоначально считала иначе?
– Думаю, да. Задачка с двойным дном – очевидно правильное решение содержит мелкую помарку. Зато ответ, который с ходу отвергаешь как неправильный, в итоге становится верным.
– Понятно. Ты уверена?
– Я ни в чем не уверена, Ричард. Мне кажется, подчеркиваю – кажется, что я нашла решение.
Я кивнул:
– Пожалуй, большего никто из нас от тебя не ожидал. Как полагаешь, мы способны уловить нить твоих рассуждений?
– Не знаю. Насколько ты разбираешься в пространствах Калуцы – Клейна?
[16]
