– Чайлд? – позвала Селестина.
– Я хочу убедиться, что эта штука…
Лента вновь свернулась, развернулась, а затем метнулась через помещение в направлении Чайлда. Он ловко подпрыгнул, и лента благополучно пронеслась под его ногами. Теперь ее движения сделались неуловимо быстрыми, и мы все постарались вжаться в стены. Промахнувшись по Чайлду, лента отскочила в центр комнаты и яростно зашипела. Казалось, она стала длиннее и тоньше, чем была мгновение назад, как будто растянулась.
– Чайлд! – воскликнула Селестина. – Через пять секунд я нажму сама, нравится вам это или нет!
– Да погодите вы!
Лента вздыбилась, так что зона ее поражения уже не ограничивалась несколькими дюймами над полом. Вращалась она столь стремительно, что словно превратилась в псевдоцельную форму, в причудливых очертаний столб мерцающего и шипящего металла. Я смотрел на Селестину, мысленно умоляя ее надавить на символ у двери, что бы там ни твердил Чайлд. Его поведение было мне понятно – кружение ленты и вправду завораживало, но как по мне, это любопытство грозило немалыми неприятностями.
– Селест… – выдавил я.
Дальнейшие события развернулись с головокружительной быстротой: серебристо-серое щупальце, отросток ленты, если угодно, внезапно дважды обернулось вокруг руки Селестины, той самой, над которой успел потрудиться Тринтиньян. Селестина в ужасе замерла, а щупальце сжалось и отсекло ей кисть. С истошным визгом Селестина повалилась навзничь.
Щупальце оттащило ее кисть в центр комнаты и втянулось в извивающийся в воздухе металлический столб.
Я рванулся к двери, припоминая символ, который Селестина собиралась нажать. Мне вслед метнулось второе щупальце, но я вовремя прижался к стене, и металл лишь мазнул меня по груди, обтянутой комбинезоном. В центре комнаты упали на пол крошечные ошметки ткани и кусочки кости. Следующая металлическая петля захлестнула Хирц, обхватила ее за талию и повлекла к столбу.
Хирц пыталась сопротивляться, расставляла руки, упиралась ногами, но все было бесполезно. Она закричала, потом сорвалась на вопль.
Я добрался до двери.
Ладонь зависла над символами. Правильно ли я помню выбор Селестины? Или она собиралась нажать на другой символ? Они ведь почти одинаковые…
Тут Селестина, продолжавшая баюкать искалеченную руку, часто закивала.
Я приложил ладонь к рисунку.
Уставился на дверь, ожидая, чтобы она открылась. Неужели после такого кошмара выяснится, что Селестина ошиблась? Шпиль не торопился, растягивал удовольствие, как законченный садист, а за моей спиной по-прежнему раздавалось яростное шипение. А также другие звуки, которые я предпочитал пропускать мимо ушей.
Вдруг все стихло.
Краем глаза я заметил, как металлическая лента убралась обратно в стену, будто змеиный язык в пасть.
Дверь начала открываться.
Селестина выбрала верно. Я прислушался к себе и решил, что должен чувствовать облегчение. Возможно, я его чувствовал где-то на донышке души. Теперь мы способны вернуться к точке старта и выбраться из Шпиля. Кто захочет, конечно, а захотят вряд ли все…
Я обернулся, заранее готовый увидеть то, что мне предстояло увидеть.
Чайлд и Тринтиньян нисколько не пострадали.
Селестина, не теряя времени даром, накладывала на рану жгут из походной аптечки. Крови она потеряла совсем немного, и, насколько я мог судить, рана не доставляла ей существенных неудобств.
– Ты как, справишься? – спросил я.
– Нормально, Ричард. – Она поморщилась, затягивая жгут потуже. – А вот о Хирц этого не скажешь.
– Где она?
– Шпиль ее забрал.
Здоровой рукой Селестина указала на то место, где совсем недавно ярился металлический вихрь. На полу, ниже того уровня, где извивалась жуткая лента, виднелась аккуратная горка человеческой плоти.
– Кисти Селестины нет, – заметил я. – И следов комбинезона Хирц тоже.
– Ее разорвало заживо, – пробормотал Чайлд, лицом походивший на восковую маску.
– Где она?
– Все произошло так быстро… Какое-то размытое пятно… Ее разорвало, а кусочки исчезли в стенах. Надеюсь, она не успела ощутить боль.
– Верю, провидение о ней позаботилось.
Доктор Тринтиньян нагнулся и тщательно осмотрел останки.
Глава 8
Снаружи, в длинной тени от Шпиля, при свете то ли утренних, то ли вечерних сумерек мы разыскали те останки Хирц, которым Шпиль не нашел применения.
Они оказались наполовину зарытыми в пыль, словно не устоявшие перед напором ветра развалины каких-то древних сооружений, уменьшенных до крошечного размера. Мое восприятие играло со мной дурные шутки, превращая эти безжалостно вырезанные детали человеческой анатомии в абстрактные скульптуры – в некие затейливые сочетания, что ловили окружающий свет и отбрасывали собственные умиротворяющие тени. Сохранились кое-какие обрывки ткани комбинезона, но Шпиль позаимствовал все металлические части снаряжения Хирц. Даже череп с трещиной по куполу осушил насухо ради немногих металлических вкраплений в ее мозгу.
А то, что ему не требовалось, попросту выкинул.
– Нельзя бросить ее здесь, – сказал я. – Нужно что-то сделать. Похоронить… Поставить приметный знак…
– Знак уже есть, – возразил Чайлд.
– О чем ты?
– Сам Шпиль. Чем скорее мы доберемся до шаттла, тем быстрее подлатаем Селестину и сможем продолжить восхождение.
– Секундочку, – подал голос Тринтиньян, копаясь пальцами в другой горке человеческих останков.
– Идемте, доктор, это уже не Хирц, – позвал Чайлд.
Тринтиньян выпрямился и сунул в карман пояса какой-то предмет.
Что бы это ни было, я успел заметить, что оно маленькое, не больше камешка или детского мячика.
– Я возвращаюсь домой, – сообщила Селестина, когда мы очутились в безопасности внутри шаттла. – Прежде чем начнешь отговаривать, предупреждаю: я не передумаю.
Мы сидели в ее каюте. Чайлд только что тщетно пытался переубедить нашего математического гения, а затем натравил на нее меня – вдруг получится. Впрочем, я не намеревался усердствовать. Я ведь видел, на что способен Шпиль, и будь я проклят, если позволю и дальше проливаться чьей-либо крови, за исключением моей собственной.
– По крайней мере позволь Тринтиньяну позаботиться о твоей руке.
– Металл мне больше не нужен – сказала она, дотрагиваясь до синего хирургического рукава, в котором пряталась культя. – До Города Бездны вполне обойдусь без руки, а там мне вырастят новую.
Как говорится, помяни лихо – в проем просунулась серебряная маска, и музыкальный голос Тринтиньяна поведал:
