Да, я немного опьянел, поймал кайф. Голова закружилась. Подумать только: глобальный момент, в который все разумные существа, услышавшие о проекте, совместно воздают хвалу планете под нашими ногами, ноосфере, рожденной безграничной, многогранной биосферой, стоя на литосфере, наблюдая перед собой гидросферу и дыша атмосферой. Грандиозно. Однако малость абстрактно, нет? Трудно разобраться в ощущениях. Попытка не пытка. Я лингвист и всегда пытаюсь подобрать нужные слова, но одних слов мало, я все перепробовал, пил как все, смотрел в лица людей на вершине, все очень старались проникнуться, понимая, что происходит нечто необыкновенное, поэтому некоторые вдруг залаяли и завыли, другие немедленно подхватили – чем не момент повыть на луну, как стая волков. Вой – великолепный язык. К тому же мы от волков недалеко ушли. Мы их приручили, превратив в собак, а собаки превратили в людей нас, до этого мы скорее были орангутангами, одиночками, не умевшими работать сообща, это волки научили нас, привили нам идею дружбы и сотрудничества. Поэтому мы выли на луну, обнимали рядом стоящих, если они не уклонялись от объятий, и собак, смотрели во все лица, такие живые и настоящие, я все время повторял: «Мамма миа». Люди так часто делают, когда охвачены восторгом. Еще я по привычке обнимал Грейси. Мы счастливы вдвоем.
Все это продолжалось около пятнадцати минут. Потом мы успокоились. Настало время спуститься с горы и танцевать под музыку остаток ночи. Правильно ли мы все сделали? Связались ли с каждым разумным существом на планете, породили новую религию Земли, которая все изменит? Получилось ли у нас стать братьями и сестрами, единой семьей, чье появление нам предсказали? Кто его знает. Мы пели как жаворонки. Прекрасные птички, жаворонки. Все эти птичьи и звериные прозвища, которыми мы обозначаем свои действия и состояния души, вполне к месту. Все мы одна семья, как говорит новая религия, любое живое существо на Земле имеет те же основные 938 пар ДНК, так что это не фикция. Что ж, мы спустились и танцевали до утра, пьяные от счастья. Когда небо посветлело и приблизился рассвет, мы разошлись по домам или кому куда надо было в тот день, музыканты играли попурри братана Изи, Израэля Камакавивооле: «Somewhere Over the Rainbow», «What a Wonderful World», душещипательные гавайские шлягеры, которые мы напевали, расходясь по домам, не в силах остановиться потом весь день. Потом я читал, что людей по-настоящему проняло в момент, когда все в мире запели одну и ту же песнь любви и преданности, как будто через тебя пропустили легкий электрический ток. Должен признаться, что сам я в тот момент ничего подобного не почувствовал, наверное, был слишком пьян, или меня слишком отвлекала рука Грейси у меня на заду. Утром на Пойнт-Паник я поймал самую длинную в своей жизни левую волну, непрерывно напевая в уме мелодию братана Изи, – воистину, как прекрасен этот мир. Выскочил из-под гребня волны до того, как она закрылась, перескочил через нее в воздухе, зависнув в невесомости посреди сдуваемой ветром пены, не видя радуги над прибоем, потому что сам был внутри нее. Вот тут-то меня и проняло. Чувство явилось не по команде и не по графику, благодать так не делает, она целует тебя в неожиданный момент, почти случайно, но чтобы принять ее, нужно открыться, может, так со мной и случилось, с небольшим запозданием после священной церемонии. Может, все дело в скольжении по волне, как бы то ни было, ощущение пришло именно в тот момент, когда я завис в воздухе и, громко хохоча, шлепнул доской о пенистый шипящий задний скат волны. Получилось! Мамма миа!
104
По возвращении в Цюрих Мэри с ходу заявила, что на тайной квартире больше жить не намерена. Выход на пенсию отменял нужду в охране, смысла занимать надежную квартиру, которая, возможно, пригодится другим, не было никакого. И далее в таком же духе. С ней не спорили.
Власти не хотели, чтобы она возвращалась в старую квартиру на Хохштрассе, да и сама Мэри не хотела. Выцветший голубой многоквартирный дом стал частью прошлого, которого не вернуть. Пора сменить обстановку. К тому же у нее зародилась одна идейка. По всему Цюриху повылезали жилищные кооперативы. Мэри не устраивало жить в том же самом, где находилась бывшая комната Фрэнка, – она тоже часть прошлого. Кроме того, в этом же доме жил Арт. Короче, вариант не устраивал ее по многим причинам. В Цюрихе было много других кооперативов. Как оказалось, целая прорва. Некоторое время она только и делала, что выбирала.
Поездив по городу, Мэри сделала вывод, что ей больше нравится свой район. Он назывался Флунтерн и был расположен в нижней части склона Цюрихберга. Ей здесь нравилось. Район создавал ощущение родных мест. Не самое главное, однако он к тому же находился недалеко от купальни Утоквай. Эта часть города ей тоже нравилась. Мэри ограничила поиски этими двумя районами и промежутком между ними, они находились по соседству. Хотя по соседству был весь город.
Отдельные кооперативы ее вполне устраивали, однако большинство она отвергла – почти везде пришлось бы долго ждать попадания в верхнюю часть списка кандидатов. Чем дольше шли поиски, тем больше она убеждалась, что не найдет ничего лучше своей бывшей квартиры. Но возвращаться к старому нельзя.
Наконец подвернулся вариант: Бадим узнал, что Мэри ищет квартиру, и подсуетился. Одна из сотрудниц министерства возвращалась в Тичино ухаживать за больным отцом. Услышав, что Мэри ищет жилье, женщина предложила ей занять свою квартиру. Заселиться можно было без лишних формальностей – на правах субаренды. Жилкомитет выслушал просьбу и решил, что иметь в числе жильцов Мэри Мерфи неплохая идея. Всего несколько кварталов от бывшей квартиры Мэри, южнее хорошо знакомой трамвайной остановки «Церковь Флунтерн» кооператив отхватил клин на нестандартном перекрестке Бергштрассе и еще двух улиц. Небольшой двадцатиквартирный дом в четыре этажа, ухоженный, как все здания Цюриха. Вид портила только старая развалина напротив следующей после «Церкви Флунтерн» трамвайной остановки. Развалина считалась каким-то местным туристическим объектом.
Женщина, оставляющая Мэри свою квартиру, встретила ее на пороге.
– Труди Маджиоре, – представилась она.
– Мэри, – ответила Мэри, пожимая протянутую руку. – Я помню вас по министерству.
Хозяйка квартиры кивнула.
– Я работала в другом корпусе, но часто вела протокол для Бадима на встречах, которые вы проводили. Сидела у стены с другими референтами. И ездила вместе с вами в Индию.
– Ах, да. Припоминаю.
Труди провела Мэри по широким лестничным ступеням наверх. Отперла ключом квартиру на последнем этаже. «Здесь раньше был чердак, – объяснила она. – Надеюсь, вы не против. Привыкнете».
Мэри с порога поняла: чердак был маленький, с низким потолком. Комната была втиснута под кровельную балку, и выпрямиться во весь рост удавалось только под створом крыши. Крыша по правую и левую стороны от центральной балки опускалась до высоты шестьдесят сантиметров. На левой стороне внутрь комнаты вдавалась стена с дверью, ведущей в санузел. Косой потолок в санузле упирался в такую же низкую стенку. Разумеется, внутри все сияло чистотой, как и подобает швейцарскому туалету, но, как и все остальное пространство, потолок в нем был на голову ниже среднего человеческого роста. Унитаз находился за раковиной – для женщины сойдет, но если перед ним стоять, то пришлось бы согнуться в три погибели.
