Наконец её требовательный взор отметил, что всё в абсолютном порядке.
– Ну вот, – произнесла она радостно вслух, – вот и я отправляюсь на отдых. Этого момента я давно ждала!
И в этот момент Гомер протанцевал по вестибюлю, раскрыл дверь в книжный зал и – трррах! – споткнулся о столбик с объявлением «Соблюдайте тишину!», опрокинул его и упал сам.
Сопрано в это же время успешно взяло своё самое верхнее до бемоль и вместе с этим звуком свалилось на упавшего Гомера. За сопрано последовал смешанный квартет, за ним – трио, а потом уже всё перемешалось в этой куче-мале: несколько квинтетов, секстетов и септетов, ведущие и неведущие солисты, первые и вторые голоса, и Фредди, который не обладал ещё таким вокальным мастерством, чтобы без труда и к тому же совершенно правильно исполнять мелодию в лежачем положении, да ещё когда чьи-то ноги колотят тебя по спине.
Прежде чем весь этот клубок людей и обрывков музыкальных фраз окончательно смог распутаться, мэр города успел в бурном темпе поддать дядюшку Одиссея коленом пониже спины (разумеется, не нарочно), и в его стиле невольно действовали также судья Шенк и несколько членов городского управления, которые нанесли подобные же удары начальнику тюрьмы и зубному врачу. И всё это, конечно, не переставая петь.
Почтарь Претт тем временем с песней на устах пробивал себе дорогу через барахтающихся людей во главе немалой своей семьи, состоящей из жены, дочерей, зятьёв, восьми внуков и пожилой троюродной жениной сестры, которая вовсю использовала свою трость как оружие и как дирижёрскую палочку.
Гомер одним из первых поднялся на ноги и с песней протанцевал к испуганной до полусмерти библиотекарше.
– Ем я только пончики, симпо-симпомпончики, – сообщил ей Гомер и продолжал на тот же мотив: – За своё вторжение просим извинения…
И хор повторил его слова.
А затем все они исполнили песню от начала до конца, и спели её, надо сказать, лучше, чем когда-либо до этого. Наверно, потому, что хотели загладить свою вину перед библиотекаршей. Их исполнение лишний раз подтвердило тот факт, что в любом деле необычайно важна тренировка.
Библиотекарша была потрясена до глубины души и самой песней, и мастерством исполнения, но, прослушав это музыкальное произведение два или три раза, стала всё-таки беспокоиться, успеет ли собрать вещи и не опоздает ли к поезду, поэтому с милой улыбкой она поблагодарила всех за удовольствие и попыталась успокоить их и вежливо выпроводить за дверь.
Но не тут-то было! Во-первых, никто её не слушал и не слышал, а во-вторых, она сама почувствовала вдруг непреоборимое желание присоединиться к хору своих сограждан.
– Что могу для вас я сделать? – пробормотала библиотекарша, предпринимая героические усилия, чтобы не пропеть эти слова.
– Книжка есть у вас одна, – просолировал ей в ответ Гомер, – нам помочь должна она!
– Как название?! – рявкнула библиотекарша, от страха теряя контроль над собой. – Вспомни номер в каталоге, имя автора припомни!
– Я читал её зимою, – пропел Гомер, – книжка с жёлтою каймою, и была тогда она, кажется, потрёпана!
– К сожалению, друзья, чики-пон, чики-пон, – ответила библиотекарша, – так найти её нельзя, чики-пон, чики-пон! – И уже по-настоящему запела: – Ем я только пончики… целые вагончики!
Но Гомер настойчиво пел своё:
– Помню я, была она здорово потрёпана!
– А в каком же переплёте? – вдруг пришло на помощь меццо-сопрано троюродной сестры супруги почтаря Претта. – Ты скажи об этом тёте!
– Переплёт у книжки чёрный, – ответил Гомер, – или даже, может, синий, и ещё была она здорово потрёпана!
И тут грянул хор:
– Все скорей ищите чёрный или синий переплёт, все скорей ищите чёрный или синий переплёт!.. Чики-пон, чики-пон, нет для пончиков препон!
А Гомер добавил приятным дискантом:
– И ещё была она здорово потрёпана!
После этого все без исключения, и бедная опаздывающая на поезд библиотекарша тоже, стали танцевать вдоль книжных полок, выискивая и вытаскивая каждую книжку, которой привелось родиться в чёрном или в синем переплёте. И делалось всё это, конечно, под ту же песню:
Ем я только пончики,
Симпо-симпомпончики!
Пончики, пончики —
Целые вагончики!
Чики-пон, чики-пон,
Нет для пончиков препон!
Так они пели и, танцуя, двигались туда и сюда мимо многочисленных книжных шкафов. И, не переставая танцевать и петь, они находили и снимали с полок все книги в синих и в чёрных переплётах и сносили их на середину комнаты, где у большого стола пел и пританцовывал Гомер. Большинство из этих книг, которые были не такие уж синие, или не такие уж чёрные, или не очень тонкие, а то и слишком толстые, не очень потрёпанные или чересчур потрёпанные, – большинство из этих книг складывалось возле стола, и бесформенная груда их всё росла и росла, вызывая слёзы на глазах библиотекарши и привнося в контральто, которым она пела, тоскливые, рыдающие звуки.
Но зато любую книгу, похожую на ту, которую он искал, Гомер быстро перелистывал от начала до конца, мусоля палец, и только тогда откладывал в общую кучу.
– Чтоб они не кончились, чтоб они не пончились!.. – гремел хор, и книги постепенно исчезали с полок, увеличивая и без того огромную гору на полу, на вершине которой, как орёл, сидел Гомер и просматривал всё новые и новые книги.
Было очень трудно делать несколько дел сразу: петь, танцевать, снимать книги с полок и доставлять их Гомеру, поэтому временами голоса начинали звучать устало. Но стоило кому-нибудь увидеть на переплёте или приклеенную к полке букву «О», или цифру «100», или там «800», как снова гремело могучее:
– Собирайте дырки в чистые пробирки!.. Пончики, пончики – целые вагончики!..
И чем громче они пели, тем быстрее танцевали вдоль полок; а чем быстрее танцевали, тем больше книг они собирали и относили Гомеру на просмотр. И в конце концов он сидел уже так высоко на горе из потрёпанных чёрно-синих книг, что просто было страшно за него, как бы он не упал оттуда и не разбился вдребезги.
Книги, попадавшие к Гомеру, были всякие: по искусству и биографии великих людей; по философии и по географии, по геологии и по зоологии, по анатомии и даже по экономике, не говоря уже о художественной литературе. Но ту самую книгу, которую он читал примерно год назад и где был напечатан рецепт, как избавиться от страшной обрушившейся на них болезни, ту бесценную книгу он пока ещё не обнаружил. Он почти готов был плакать от отчаяния, но, во-первых, этому мешало пение, а во-вторых, в нём всё ещё теплилась надежда, что вот эта… вот следующая книжка окажется той самой, единственной…
