Но это лишь одна причина важности этой книги для русского читателя (и не только для него), и не самая, на мой взгляд, важная. Дело в том, что настоящее издание имеет шансы актуализировать дискуссии вокруг нескольких теоретических и практических проблем, не решенных до сих пор. И не решены они именно потому, что пока что их никто не сформулировал должным образом. Итак, во-первых, теперь мы можем на академическом уровне поставить вопрос о существовании такого феномена, как постпостмодернизм. Мало кто обращает внимание, что кроме метамодернизма существуют другие концепции нашего времени типа космодернизма, перформатизма, реновализма и т. д. Во-вторых, благодаря книге о метамодернизме мы можем вернуться к проблеме адекватного понимания постмодерна и вместе с тем о состоянии постмодерна сегодня. В-третьих, в свете последнего замечания относительно (не)актуальности постмодерна мы получаем новый язык описания эпохи (метамодернизм), который необходимо подвергнуть критическому анализу. Но сперва его, конечно, необходимо адекватно описать. Предложить критику метамодерна нужно прежде всего для того, чтобы каждый читатель смог самостоятельно для себя решить, относиться ли ему к метамодерну всерьез и использовать его для понимания и объяснения тенденций в эстетике и культуре, или же пытаться найти более адекватные концепции нашей эпохи, или вообще сохранить верность старому-доброму постмодернизму.
Предваряя дальнейшие рассуждения и свой критический анализ метамодерна, я хотел бы сделать два существенных замечания. Во-первых, я уже писал на эту тему, обращаясь в том числе к англоязычному изданию книги (Павлов, 2018а), русский перевод который вы теперь держите в руках. С тех пор мое отношение к мета-модерну не изменилось, и потому мне не хотелось бы повторять уже озвученные тезисы. Поэтому я опишу саму концепцию лишь в самом сжатом виде, имея в виду то, что предшествующую статью можно прочитать без каких-либо трудностей. Во-вторых, есть один забавный момент относительно моих исследований пост-постмодернизма. Так, в паблике ВКонтакте «Русский метамодерн» в преддверии выхода данной книги разместили небольшой отрывок из первой главы, написанной Робином ван ден Аккером и Тимотеусом Вермюленом. В предисловии к публикации администраторы паблика написали: «Очень интересно, что издатели выбрали в качестве автора предисловия Александра Павлова», потому что «метамодернизм в исполнении голландцев он не хвалит, а скорее громит, и как раз по следам книги», и поэтому «интересно, как Павлов, имея такой критический запал, напишет лояльное предисловие к изданию. Интрига! Ждем!»
[3]. Что ж, прежде всего я бы сформулировал первую фразу так: «Издатели любезно обратились с предложением, а я был рад откликнуться на их просьбу». Кроме того, хотя мне меньше всего хочется разочаровывать читателей, никакого запроса профессиональных редакторов издательства на «лояльное предисловие к изданию» не было. Это не означает, что настоящий текст нелоялен (его появление – уже знак лояльности). Но, перефразируя слова политического философа ХХ века Лео Штрауса о либеральной демократии, я мог бы сказать, что мы – не враги метамодернизма, а его друзья, но друзья метамодернизма необязательно являются его льстецами. Вот почему этот текст следует считать скорее лояльным в смысле объективного и критического подхода, нежели бессмысленной похвалой.
Итак, в дальнейшем я вкратце опишу постпостмодернизм, далее расскажу о метамодерне, после чего перейду к содержанию книги и в конце концов предложу критический анализ концепции. Отдельно замечу: что бы я ни думал про метамодернизм, это вовсе не означает, что настоящая книга не важна. Она важна куда больше, чем много других текстов, не обращающих внимания на мир, в котором мы живем.
Постпостмодернизм
Отрицать постмодерн не столько в плане термина, сколько в отношении его содержательного наполнения, что бы под ним ни подразумевалось, было всегда актуальным для гуманитарных наук и социальной теории. Еще на пике дискуссий о постмодернизме в конце 1980-х годов некоторые авторы, не соглашаясь с коллегами, отрицали, что мир или история находится в «состоянии постмодерна». Проблема заключалась и заключается до сих пор в том, что не было никакого общепризнанного понимания постмодерна, а это означало, что недовольные новым трендом критиковали какие-то индивидуальные концепции, пусть и весьма влиятельные, типа тезиса Лиотара, или же собственные представления о постмодерне, сложившиеся под влиянием важных, но все-таки вторичных источников. Однако, когда многие философы или ученые, кто теоретизировал сам термин «постмодерн», в итоге в разных формах от него отказались, стало ясно, что постмодернизм находится, как никогда ранее, в шатком положении. Поскольку апологетов теории больше не осталось, противникам постмодерна можно было усилить атаку на термин (в значении явления, философии, культуры, эпохи – нужное подчеркнуть) и без труда одержать победу. В конце концов, постмодерн как феномен со многими означающими, но без единого пропонента не мог дать сдачи. Можно сказать, что официально задокументированное подтверждение смерть постмодерна получила, когда одна из основных его исследователей – литературовед Линда Хатчеон – самолично объявила о его конце. На такой рискованный шаг до тех пор не осмеливался никто из иных теоретиков постмодерна (за исключением социального теоретика Зигмунта Баумана) по той причине, что уже и без того было ясно: тема устарела. В 2002 году Хатчеон в эпилоге ко второму изданию своей влиятельной книги «Политика постмодернизма» признала, что постмодерна больше нет (Hutcheon, 2002, 165–166). Тем самым уставшие от него философы и молодые теоретики культуры наконец получили картбланш на попытку описать эпоху XXI столетия в новых терминах, попытавшись указать на обновленное состояние культуры.
Важно, что Хатчеон также официально закрепила термин «постпостмодернизм», которым она условно обозначила пустующее место в теории культуры и социальной философии. Однако то, что условно стало известно под этим зонтичным термином (множественные концепции, претендующие на новый язык описания нашего времени), существовало, как было сказано выше, и до того. Так, на протяжении десятилетия, с 1997 и по 2007 год, британские художники и иные авторы писали манифесты, упраздняющие постмодерн и возвращающие искусству его, казалось бы, утраченную трансцендентальность, искренность и духовность. Так было создано несколько манифестов – неомодернизма (как минимум два), стакизма, ремодернизма, офф-модернизма и интентизма (Denning, 2007; Childish, Thomson, 2015a; Childish, Thomson, 2015b; Bayrakti, Durand, Norwood-Witts, 2000; Boym, 2017; Pelossi, 2008). Новые же ярлыки, которые по задумке авторов вытесняли (или должны были вытеснить) «постмодерн», появлялись уже в 1980-е и далее: ультрамодернизм, гипермодернизм, трансмодернизм, сверхмодернизм, неомодернизм (в плане социальной теории, а не искусства) (Александер, 2013; Оже, 2017; Cook, Kroker, 1986; Kroker, Kroker, 1988; Augé, 1992; Magda, 2004). До похоронных и прощальных слов Хатчеон свои претензии на новую эстетическую теорию высказал, например, немецкий эстетик Рауль Эшельман (Eshelman, 2008). Сам же термин «постпостмодернизм» был актуален с середины 1990-х (Ритцер, 2002; Turner, 1995) и использовался даже в России (Маньковская, 1999). И все же именно Хатчеон, можно утверждать, закрепила его как зонтичный термин и, в принципе, как явление в гуманитарной науке.
