На этом этапе разработанную Лейтон концепцию формы можно не без пользы соотнести с предложенной Изером концепцией (Iser, 1993) строения вымысла в вымышленных действиях. Концепция Изера базируется на тройственной структуре, в рамках которой вымысел как процесс развивается между детерминированностью реального и недетерминированностью воображаемого: «Точно так же, как акт вымысла опережает детерминированность реального, он наделяет воображаемое детерминированностью, которой оно в противном случае было бы лишено» (Iser, 1993, 3). Таким образом, акты вымысла, которые Изер называет отбором, комбинацией и самообнаружением, по сути своей представляют процесс придания формы. Но одновременно с этим они посредством присущей им структуры удвоения вводят игровое пространство. Отбор и комбинация всегда обнаруживаются на фоне того, что было исключено, в то время как самообнаружение следует двойной логике «а что, если…» (Iser, 1993, 13 и далее), в границах которой читатель вынужден, с одной стороны, применять присущие ему позиции к предлагаемому миру, с другой – подвергать их пересмотру. Таким образом, «структура удвоения этих актов вымысла создает территорию игры, цепляясь за все, что осталось позади, превращая их в своего партнера в игре ответных ходов» (Iser, 1993, 229).
С этой точки зрения, литература (которую Изер отождествляет с вымыслом), сама по себе парадоксальным образом помещенная одновременно и в реальность, и в вымысел, выступает в качестве объективного коррелята формы в том смысле, какой в нее вкладывает Лейтон, потому что она не является ни «лишенной любых ориентиров чистой игрой, ни идеологически кодированной нечистой игрой. Это игра где-то между ними… в которой вещи не так очевидно полезны либо известны, в которой их значение может быть радикально отличаться от ожидаемого, из чего еще совсем не следует, что этого значения нет совсем» (Leighton, 2007, 123). Литература не имеет формы, она сама является формой; но, «поскольку она превосходит сущее, ее вдохновляет стремление, не поддающееся контролю в отношении его целей» (Iser, 1993, 230–231). Таким образом, короткое замыкание Изера и Лейтон подчеркивает манеру, в которой обретают форму интенциональность и ответственность читателя; это и есть тот потенциал, который активирует роман «Как быть двумя» посредством различных попыток реконструкции, рассматриваемых нами ниже.
АУТЕНТИЧНОСТЬ, ГЛУБИНА И МЕТАРЕФЕРЕНЦИЯ
Хотя в общем смысле и форму, и вымысел следует понимать противоречащими понятию аутентичности, при более близком рассмотрении оказывается, что они вовлечены в главный парадокс, который, по выражению Каллера, представляет собой «дилемму аутентичности» (Culler, 1988,164), сводящуюся к тому, что аутентичность по определению избегает любых попыток ее определить. «Чтобы восприниматься аутентичным, – предполагает Каллер, – предмет либо явление должно быть помечено аутентичным, но когда его помечают аутентичным, он становится опосредованным, превращается в знак и, следовательно, теряет аутентичность всего нетронутого и неиспорченного опосредованием культурными кодами, которые в нем заключены» (Culler, 1988, 164). Иными словами, аутентичность стремится к лишенной формы непосредственности и невымышленной правде, но может находить свое выражение лишь внутри вымышленной формы и как вымышленная форма (для знакомства с всеобъемлющей археологией аутентичности см.: Funk, 2015, 13–66).
В том, что касается литературного дискурса и нашей аргументации в данной главе, основополагающий парадокс «опосредованной непосредственности» аутентичности (vermittelte Unmittelbarkeit; Zeller, 2010, 8 и далее) обнаруживает свой формальный коррелят в эстетической процедуре метареференции, определяемой нами и в виде текстуальной стратегии самореференции, влекущей за собой фундаментальные эпистемологические двусмысленности либо онтологические парадоксы, которые нельзя разрешить в рамках поверхностной структуры самого текста (Funk, 2015, 87). Таким образом, метареференция умышленно выдвигает на первый план и усиливает эффекты двоения и двойственной противоречивости, которые Изер определял в качестве фундаментальных для всех актов вымысла. Здесь представляется очень важным подчеркнуть, что реконструкция аутентичности средствами метареференции осуществляется независимо и за пределами вопросов о возможности истинного представления. Вместо этого реконструкция смещает акценты в сторону потенциала вымышленности как коммуникативной стратегии, направленной на активацию ответа со стороны читателя в попытке, связанной со взаимным доверием между автором и читателем, которое лежит в основе введенного Хассаном понятия «курируемого реализма» (Hassan, 2003, 9).
Структура метафорической глубины, являющаяся результатом способности читателя дать ответ, обусловленной наличием таких метареференциальных сбоев текстуальной логики, устраняет (пост)структуралистское поверхностное разделение автора, читателя и текста как отдельных сущностей и, таким образом, ликвидирует текст как поверхность, превращая его в иммерсивный объект. Считая Вермюлена чем-то вроде пловца в маске и с трубкой, взявшегося исследовать «глубиноподобие» метамодерна (Vermeulen, 2015), мы предполагаем, что ряд примеров современной литературы представляют и облекают в форму некоторую разновидность аутентичной глубины, которую нельзя позиционировать или разметить объективно, но при этом можно обозначить в общих чертах способностью читателя на ответ.
Лейтон утверждает, что форму, хоть она и задумана визуально, следует трактовать в качестве «распределения пространства, вызванного обрамлением одного фрагмента другим с тем, чтобы каждый из них привлекал внимание к другому» (Leighton, 2007, 16). В дополнение к этой пространственной двойственности, в рамках которой форма выступает «одновременно в роли и контейнера, и отражателя» (Leighton, 2007, 16), Луман настаивает на темпоральной двуличности явления, названного им «парадоксом формы» (Luhmann, 1999, 19):
С точки зрения структуры двухсторонняя форма существует единственно в темпоральном режиме одновременности; но вот с операционной точки зрения двухстороннюю форму можно актуализовать только в виде последовательных операций в силу того, что операции, происходящие с одной стороны, исключают операции, происходящие с другой стороны. Форма представляет собой одновременность последовательности.
Рассматривая роман «Как быть двумя» далее в качестве наглядного примера реконструктивистских тенденций в современной литературе, мы утверждаем, что это произведение Смит можно считать попыткой войти в контакт с этой двухсторонней пространственно-временной формой. Главная героиня Джордж сама отражает вызов, подспудно присутствующий в таком палимпсестическом жесте одновременной, мнимой последовательности, когда задумывается о том, что «если бы все действительно происходило одновременно, то я, вероятно, читала бы книгу с единственной строкой, поверх которой были бы напечатаны все остальные, где каждая страница в действительности представляла собой две, но при этом вторая накладывалась бы на первую, делая ее нечитаемой» (Smith, 2014, 10/196). Это наводит на постмодернистские мысли о нечитаемости, при которой смысл теряется в различиях между поверхностью и глубиной. В то же время роман «Как быть двумя» противится этой нечитаемости, постоянно выводя читателя за рамки своей текстуальной поверхности. В попытке, которую можно было бы назвать перформативной реализацией описанной Луманом одновременности последовательности, текстуальная поверхность постоянно открывается для всего ею самой же и исключенного, хотя при этом в конечном счете и противится стремлению решительно вытащить глубину на поверхность.
