Именно в этом контексте Корбин в 2015 году взлетел на пост руководителя партии, набрав беспрецедентные 59,5 процента голосов. После бунта лейбористских членов парламента в 2016 году, когда ему, как лидеру, бросили вызов, он еще больше укрепил свой мандат, одолев противника, Оуэна Смита, с результатом в 62 процента голосов. Справедливости ради надо сказать, что в общей массе Лейбористской партии Джереми Корбин, невзирая на критику со стороны лейбористских членов парламента, пользуется огромной популярностью. Свою карьеру он начинал как профсоюзный деятель. В 1983 году вошел в состав парламента от лондонского округа Ислингтон, стал горячим сторонником Тони Бенна, бывшего члена парламента и иконы политиков левого крыла, а потом присоединился к депутатской группе «Социалистическая кампания». Яростно выступал против войны в Ираке, стал ключевой фигурой антивоенного движения британских левых. В этом качестве он представляет собой совершенно иной тип политика, нежели Блэр, а его избрание означает окончательный отказ от политики Третьей волны (одним из слоганов его кампании стало выражение «новый вид политики»).
Риторический стиль Корбина тоже очень отличается от того, которым пользовался Блэр, как и его манера «производить» искренность. По сути, одна из причин поддержки Корбина членами Лейбористской партии заключается в том, что он в отличие от лидеров до него представляется аутентичным, выглядит так, словно верит в то, что говорит, и в качестве доказательства может привести результаты своих избирательных кампаний. Ниже я рассмотрю, как Корбин разыгрывает аутентичность либо глубину и как его подход контрастирует с миметической аутентичностью, характерной для периода правления Новых лейбористов. Мой анализ предполагает, что его новая манера представлять аутентичность стала фактором, внесшим вклад в успех Лейбористской партии на выборах, особенно если сравнить ее с миметической аутентичностью, которая ей предшествовала. В действительности Вермюлен и ван ден Аккер (Vermeulen, van den Akker, 2010; Vermeulen, van den Akker, 2015) предполагают, что экономический кризис 2007–2008 годов, провал политики Третьей волны и крах платформы политического центра сыграли главную роль в развитии новой метамодернистской структуры чувства. С учетом этого описываемый мной риторический сдвиг можно трактовать в качестве выражения данного перехода от постмодернистской к метамодернистской чувственности.
Если миметическая аутентичность подчеркивала собственные чувства Блэра, Корбин в общем виде демонстрирует полное нежелание говорить о своих эмоциях. Взять, к примеру, выдержку из его интервью журналисту BBC Эндрю Марру («The Marr Show», 2016). Это интервью он дал вскоре после бунта парламентариев из Лейбористской партии, спровоцировавшего повторное голосование по кандидатуре лидера.
Марр. Вы лично испытывали на себе огромное давление, по всей видимости, говорили об этом с членами семьи, к тому же ходили слухи, что в какой-то период даже испытывали неуверенность. Думали: «Неужели оно того стоит? Могу ли лично я все это продолжать?»
Корбин. Эндрю, вы читаете слишком много газет, в самом деле читаете.
Марр. Да, я только это и делаю.
Корбин. Вы только то и делаете, что читаете газеты!
Марр: Да, это все, что я делаю.
Корбин. Я могу сказать? Ничего такого не было…
Марр. Я могу вас спросить, это правда?
Корбин. Нет, полная чушь. Никаких колебаний, никакого стресса, никаких депрессий. Я скажу вам, что такое настоящий стресс: настоящий стресс – это когда тебе нечем кормить детей; настоящий стресс – это когда ты не знаешь, получишь ли завтра работу; настоящий стресс – это когда домовладелец собирается вышвырнуть тебя из квартиры. Вот что такое в нашем обществе настоящий стресс. Наша работа как политиков и представителей народа в том и заключается, чтобы распознавать виды настоящего стресса, с которым сталкиваются в обществе люди, а потом пытаться сделать так, чтобы общество с этими проблемами справилось.
Марр дает Корбину возможность проявить эмоции и сказать, что да, этот бунт затронул его лично. Но вместо этого тот энергично отрицает свои чувства («никаких колебаний, никакого стресса, никаких депрессий») и направляет разговор в русло того, что представляет собой «настоящий стресс». Перечисляя виды «настоящего стресса», он использует обобщенное ты, тем самым придавая им повсеместный характер, утверждая, что эта тема касается всех и каждого. Это полная противоположность персонализации стиля Блэра. Вместо того чтобы рассказывать о своих чувствах, чтобы выразить свою точку зрения на современную политическую ситуацию, Корбин в своем ответе дает понять, что его эмоции не имеют никакого значения, потому что другим – тем самым, кто имеется в виду под обобщенным ты, – намного хуже, потому как они испытывают «настоящий стресс». Эту риторическую стратегию я называю «курируемой аутентичностью»: «курируемой» по той причине, что Корбин представляет не собственный опыт, а опыт других людей, а «аутентичностью» – потому, что этот опыт, с одной стороны, представляется в качестве реально существующего («настоящий» стресс действительно существует), с другой – перекликается с самим Корбином: он очень переживает за таких людей (свидетельством чего служит его экспрессивное перечисление трех видов стресса и использование слова «настоящий», которое обладает не только определительным значением, обозначая «реальность», но и, в данном случае, усилительным).
Если миметическая аутентичность подразумевала игру в глубину через использование собственных эмоций человека (точнее, через копирование чужого эмоционального исполнения, к которому, как предполагается, тяготеет народ), то курируемая аутентичность представляет и подчеркивает «настоящий» опыт других. Лучшим примером этого, вероятно, является использование Кор-бином вопросов его слушателей. Вместо того чтобы спрашивать самому, он нередко приглашает присылать вопросы своих сторонников, а потом читает их с парламентской кафедры. Это не что иное, как «курирование» опыта других – бриколаж из подлинных историй «подлинных» избирателей. В качестве стилистической стратегии такой бриколаж нередко ассоциируется с постмодернизмом, и радость в этом случае приносит не продукт сам по себе, а «производство производства» (Делез, Гваттари, 2007, 21; Deleuze, Guattari, 1983, 7). Бриколаж – это поверхностная форма, «способность включать фрагменты во все новые фрагментарные образования» (Делез, Гваттари, 2007, 21; Deleuze, Guattari, 1983, 7). В то же время в данном примере «начинка» бриколажа – опыт реальных людей – используется, чтобы создать ощущение глубиноподобия. Эффект, так сказать, заключается в том, что Корбин выходит за рамки риторической картины; он риторически обращается не к собственному этосу, но к авторитету (сражающегося и страдающего) народа. Но это парадоксальным образом усиливает его собственные призывы к аутентичности и искренности – окружающее его ощущение глубиноподобия, – потому что он самоотверженно продвигает интересы других людей, ставя их выше собственных, а политическую цель – выше эгоизма. Это перекликается с настойчивыми заверениями приверженцев Корбина в том, что они поддерживают не столько лидера, сколько движение. Частое использование Корбином местоимения первого лица множественного числа мы отражает этот стиль политического движения. Прекрасным примером тому может служить фрагмент из видеоролика под названием «Движимые людьми», созданного с целью сбора средств на избирательную кампанию лидера (Corbyn, 2016):
