— Ах, Ле… Вот пристала…
— Кто такой Руббертелли?
— Логопед, чёрт бы его побрал! И его мать заодно…
— Кто такой логопед?
— Человек, который учит правильно произносить слова…
— А почему ты неправильно произносишь их?
— Потому что… потому что… когда мне было столько лет, сколько тебе, там, где я жил, все так говорили…
— А у нас дома не так.
— Вот и хорошо, повезло, значит. А у меня, однако, говорили неправильно.
— Почему?
— О мадонна, Ле, сколько можно задавать вопросов… Послушай, а сколько тебе лет?
— Шесть. Но в будущем году исполнится семь.
— Тогда почему ты не в школе?
У меня вдруг словно язык отвалился. Мне нечего было сказать. Или, вернее, я столько могла сказать, что если бы выложила всё, то, наверное, на него пришлось бы накладывать швы.
— Ну ты что, язык проглотила?
— Нет.
Вот опять начались эти «нет».
— Так почему же ты не в школе?
Я не могла снова произнести «нет» и решила дать замечательный ответ. На Ноэми он произвёл огромное впечатление.
— Потому что у меня сотрясение мозга.
— Подохнуть можно, какие слова!
— Как ты сказал? Подохнуть…
— Ладно, Ле. Не обращай внимания… Не нужно было так говорить…
— Подохнуть можно?
— Слава богу, не поняла, верно?
— Подохнуть можно! Подохнуть можно! Подохнуть можно!
— Пресвятая мадонна, Ле, вместо того чтобы учиться правильно говорить, я сам учу тебя некрасивым выражениям.
— Извини, Марио.
— Не нужно… Тебе незачем извиняться, не за что, понимаешь? Ну а теперь прощаюсь, потому что нужно позвонить на телефонную станцию и узнать, что происходит с этим номером…
— Марио…
— Ну!
— Завтра тоже позвонишь?
— Нет! Нет! Нет! Можешь ты это понять? Иди в школу, потому что там будет лучше.
— Не могу.
— Почему?
— Я уже сказала тебе. Потому что у меня сотрясение мозга…
— Эээх… Да ладно тебе… Сотрясение мозга… Но ты ведь не умираешь…
Он помолчал. Похоже, задумался.
— Надеюсь, это не отец тебе устроил, а?
— Что?
— Сотрясение мозга, Ле, сотрясение мозга!
— А… это… нет, я ударилась о ручку в туалете.
— Это лучше! Намного лучше!
— Почему?
— Ну… потому… потому, что сотрясения мозга, которые мы сами себе устраиваем по ошибке, не такие страшные, как те, что специально устраивают нам другие.
— А!
— Вот увидишь, скоро сможешь вернуться в школу.
— А вот и нет. Я туда больше не пойду.
— И почему же больше не пойдёшь? Что, крепко отлупили?
— Нет.
— Тогда в чём дело?
— Не пойду, и всё тут.
Шишка начала сильно пульсировать, как ещё до появления. Наверное, росла.
Я не хотела больше думать о школе, достаточно того, что Марио уже в который раз собрался прервать разговор. И я стала рассказывать ему обо всём, что случилось со мной, без остановки, на одном дыхании.
И сестра Бенедетта… и Бог… и Царь Небесный… и моя бабушка… и Людовика… и Ноэми… и балерина… и яблоко… и Отче наш… и печенье на солоде марки Туччи… и сердечная подруга…
— Успокойся, Ле, успокойся… Остановись, ради бога…
— Я дура, я подражаю, я плохая. И даже не занимаюсь балетом.
— Трагедия!
— Ну да.
— Но я ведь шучу. Если я расскажу, что говорили мне, когда ходил в школу, вот тогда ты действительно испугаешься.
— Что тебе говорили?
— Господи, как же давно это было… Подумать страшно…
— Что тебе говорили?
— Меня называли крысой.
— Крысой?
— Да, крысой.
— А почему?
— Потому что говорили, будто я живу в канализационной трубе.
— …
— Самое интересное, что так оно и было на самом-то деле. Не как с тобой, когда тебе говорят всякую ерунду просто так, лишь бы что-то сказать… А я действительно жил в канализационной трубе. На реке, возле канализационного стока. Говорили, будто воняю. Я и вправду вонял.
— А почему же ты ходил в школу, если тебе говорили такое?
Марио, похоже, нравилось рассказывать всё это. И он больше не говорил, что сейчас попрощается.
— Потому что отец бил меня до смерти, если я не ходил в школу. И когда ходил, тоже. На все деньги, какие зарабатывал, он покупал мне книги. Он не хотел, чтобы я вырос таким же невеждой, как он. Он ведь даже читать и писать не умел.
Я расслабилась на диване. Теперь уже можно было не вцепляться в трубку мёртвой хваткой, чтобы Марио не прервал разговор.
— И до сих пор, хотя отца уже нет в живых, я не перестаю благодарить его. Если бы не его побои, бог знает, где бы я сейчас был…
— Где, Марио?
— В канализационном люке, Ле. В дерьме, как и раньше.
— Ах.
— Поэтому, Ле, в самом деле, не будь дурой… Иди в школу, это важно.
— Нет.
— А твои что, ничего не говорят тебе?
— Нет.
— Не верю.
— Отец сказал, что, пожалуй, пойду в будущем году, когда буду готова.
— Ничего себе! В шесть лет — и то уже поздно. Вот придумали!
— А бабушка сказала, что, может быть, я вообще не буду ходить в школу, а стану учиться дома.
— Вам, что ли, деньги некуда девать?
— …
— Ле, послушай меня, иди в школу, окажи такую милость. Поверь мне, так будет лучше.
— Но я не…
— В школе тебя научат читать и писать… Там узнаешь людей. Это очень важно, уж поверь. Не станешь ведь ты говорить, будто там не оказалось ни одного человека, который не понравился тебе?
— Одна девочка понравилась.
— Ну вот, видишь.
— Ноэми. Она была моей сердечной подругой, но я уже сказала тебе, что она больше не любит меня.
— И ты веришь ей? Мне эта Ноэми напоминает моего Соффио.
— А кто такой Соффио?
— Да, Соффио. Мой друг, у него была астма и он тяжело дышал, как кот. Он собственной тени боялся, бедняга. А когда пугался чего-нибудь, о пресвятая мадонна, так дышал, что у тебя волосы на голове разлетались.
