«Я еще никогда не видел подобного испуга, — сказал потом сотрудник МИ-6, передававший сообщение. — Он уходил, весь трясясь».
Условия были изложены прямолинейно. Благодаря Гордиевскому британцы знали теперь поименно всех сотрудников КГБ и ГРУ, находившихся в Британии. Им придется покинуть страну. Но Москва могла бы «отзывать этих людей постепенно, в течение длительного периода — при условии, что семью Гордиевского выпустят». Таким образом Кремлю давали шанс сохранить лицо и незаметно убрать из Британии своих шпионов, избежав дипломатического скандала, а Гордиевские получали возможность воссоединиться. В случае же, если Москва откажется отпустить Лейлу с дочками, советских шпионов выдворят всех разом. На раздумья кагэбэшникам давали две недели.
Гордиевский с каждым днем все больше волновался за семью. К гордости от сознания того, что он перехитрил КГБ, примешивалось сокрушающее чувство вины. Люди, которых он любил больше всего на свете, оказались из-за него пленниками Советского Союза. Предложение Маргарет Тэтчер заключить тайную сделку с Москвой было крайне неординарным, как признавал сам Гордиевский в письме, адресованном премьер-министру: «Отход от привычных методов и выбор в пользу неофициального подхода к этому делу — очень гуманный и великодушный поступок»
[86].
Но эта тактика не сработала.
В Москве к предложенному тайному соглашению отнеслись сначала с недоверием, а затем с возмущением. За месяц, истекший со дня исчезновения Гордиевского, КГБ успел прочесать всю страну: там все еще не верили, что предатель мог сбежать за границу. Лейлу много раз допрашивали, требуя открыть местонахождение мужа, и вызывали на допросы других родственников — сестру и мать. Марина оцепенела от страха. Ольга Гордиевская была потрясена. Следователи перетормошили всех коллег и друзей беглеца. Лейле удавалось сохранять достоинство: она твердо стояла на том, что ее муж — жертва какого-то заговора или ужасного недоразумения. За ней повсюду следовала шестерка кагэбэшных соглядатаев. Неотступно наблюдали даже за ее дочерьми. Почти каждый день Лейлу таскали в Лефортовскую тюрьму на очередной допрос. «Как это вы не знали, что он шпионит на британцев?» — спрашивали ее снова и снова. Наконец ее терпение лопнуло. «Знаете что? Давайте говорить начистоту. Я — жена. Моя работа — убирать, готовить, ходить за покупками, спать с ним, рожать и растить детей, быть мужу верной подругой. Со всем этим я справлялась хорошо. И я благодарна ему за то, что он ничего мне не рассказывал. Шесть лет своей жизни я была идеальной женой. Я делала для него все. А у вас в КГБ тысячи людей получают зарплату за то, чтобы следить за другими людьми, проверять их. И они проверяли его и следили за ним. А теперь вы во всем обвиняете меня, да? Вам не кажется, что это очень глупо? Вы сами не справились со своей работой. Это была ваша работа, а не моя. А вы погубили мою жизнь».
Со временем она узнала своих допросчиков поближе. Однажды один из кагэбэшников, проявлявший к ней больше сочувствия, чем другие, спросил: «А как бы вы поступили, если бы знали о том, что ваш муж планирует побег?» Наступила долгая пауза, а потом Лейла ответила: «Я бы отпустила его. Я бы дала ему три дня, а потом, как лояльная гражданка, доложила бы властям. Но прежде чем это делать, я бы убедилась в том, что он уже бежал». Следователь отложил ручку: «Пожалуй, не станем вносить это в протокол». Лейле и без того было несладко.
Михаила Любимова срочно вызвали в Управление «К» и засыпали вопросами о Гордиевском: «Где он может быть? Что могло произойти? Женщина? Забился в избу где-нибудь в Курской области?» Любимов, разумеется, ничего не знал. «Снова прошлись по моим взаимоотношениям с Гордиевским, словно во мне таился ключ к разгадке его измены». Но Любимов был так же озадачен, как и все остальные. «Моя теория была проста и зиждилась на его внешнем облике: глубокое нервное расстройство, возможно, самоубийство».
Через десять дней после встречи в Париже из Центра пришло ответное сообщение, переданное все тем же злосчастным советником по науке, — в виде «длинной бранной тирады». Суть сообщения сводилась к следующему: Гордиевский — изменник родины, его семья останется в СССР, никакой полюбовной сделки не будет.
[87]
Британия подготовила свой ответ — операцию «Эмбейз». В сентябре Министерство иностранных дел выпустило новость о перебежке Гордиевского (хотя пока еще утаило сенсационные подробности его побега). Первые полосы всех британских газет украсили драматичные заголовки: «Поймана самая крупная рыба», «Друг Олег, резидент разведки», «Виртуоз шпионажа: русский супершпион сбежал на Запад», «Наш человек в КГБ». В тот же день британское правительство объявило о выдворении двадцати пяти сотрудников КГБ и ГРУ, указанных Гордиевским. Так началась массовая чистка страны от советских шпионов. В тот день Тэтчер написала Рональду Рейгану: «Мы ясно даем понять русским — и я несу за это личную ответственность, — что мы больше не можем терпеть их шпионские операции, о которых рассказал нам Гордиевский, но, с другой стороны, мы сохраняем желание поддерживать с ними конструктивные отношения. Между тем, мне кажется, будет очень неплохо, если мы наглядно продемонстрируем ему [Горбачеву] уже в начале его правления, что за действия КГБ подобного масштаба и подобного характера на территории западных стран придется расплачиваться».
Ответ Москвы пришел незамедлительно. Посла Великобритании, сэра Брайана Картледжа, вызвали в Министерство иностранных дел к Владимиру Павловичу Суслову — главе отдела, отвечавшего за связи с иностранными посольствами. На столе перед Сусловым лежала фотография, на которой новый посол был снят в окружении своих сотрудников. с каменным лицом Суслов ткнул двумя пальцами в головы Роя Аскота и Артура Джи. «Вот эти двое — политические бандиты», — заявил он. Значит, у КГБ уже начала складываться картина случившегося. Картледж разыграл непонимание: «О чем вообще речь?» Суслов осудил «возмутительную деятельность» сотрудников британской разведки в посольстве и добавил, что советским властям «известно о той роли, которую сыграли в этой истории первые секретари Джи и Аскот». Особенно разозлило Суслова притворство Рейчел Джи — «симулянтки», разыгравшей боль в спине. Затем он зачитал вслух имена двадцати пяти британских чиновников, в том числе уже названных сотрудников МИ-6 и их секретаря, Вайолет Чэпмен, и заявил, что им придется покинуть Советский Союз к третьей неделе октября (это был ровно тот же крайний срок, какой миссис Тэтчер дала выдворяемым сотрудникам КГБ в Лондоне). Большинство названных людей не имели никакого отношения не то что к эксфильтрации Гордиевского, а вообще к разведке.
Сэр Брайан Картледж встретился с Аскотом в комнате для безопасных переговоров и обрушил на него всю накопившуюся ярость. Посол, конечно, знал о том, что премьер-министр лично одобрила проведение операции побега, но последствия начали сказываться только сейчас. «Он был просто в бешенстве, — вспоминал потом Аскот. — Говорил, что мы уничтожили его посольский штат — и как раз тогда, когда у Тэтчер наладились хорошие отношения с Горбачевым (отчасти стараниями нашего друга, но этого я Брайану сказать не мог). Есть люди, которые чем больше злятся, тем красноречивее становятся. Он заявил мне, что мой прапрадед, премьер-министр, наверняка ворочается сейчас в гробу». Но если бы знаменитый предок Аскота в ту пору в самом деле занимался чем-нибудь у себя в гробу, он, скорее всего, вопил бы от радости и гордости.
