КГБ не желал сменять гнев на милость. «Олег выставил их полными кретинами, — говорил Уокер. — И единственная пакость, которую они, в свой черед, могли сделать Олегу, — это не выпускать его жену и детей».
Через два года после побега в Лондон пришло еще одно письмо от Лейлы — через финского водителя грузовика, который отправил его в Лондон по почте из Хельсинки. Это письмо на шести страницах, написанное по-русски, уже не было создано под диктовку КГБ. Оно было честным и яростным. Уокер читал его: «Это было письмо очень сильной, умной и очень рассерженной женщины, которая спрашивала: „Почему ты мне ничего не сказал? Как ты мог бросить меня? Что ты делаешь для того, чтобы нас освободить?“» Надежда на то, что вся эта история обретет сказочный счастливый конец, начала испаряться. Предательство, долгая разлука и распущенная КГБ дезинформация уже разрушили остатки доверительных отношений между супругами. Изредка им удавалось поговорить по телефону, но разговоры выходили натянутыми, потому что, конечно же, прослушивались и записывались. Девочки робели и говорили что-то односложное. Эти натужные беседы в телефонном эфире, полном помех и треска, казалось, лишь увеличивали расстояние — и физическое, и психологическое, — разделявшее собеседников. Уокер замечал: «Я с самого начала понял, что воссоединение будет делом нелегким. Оно при любых обстоятельствах не было бы легким. Но, как только я прочитал письмо, мне стало ясно, что вряд ли это воссоединение вообще состоится». И все же операция «Гетман» продолжалась. «Моя работа заключалась в том, чтобы напоминать всем: мы не забыли об этой женщине».
Побег Гордиевского потряс КГБ и поставил всю организацию в весьма неловкое положение, но когда дело дошло до наказания виновных, то, как всегда, покатились головы не самые крупные, а помельче. Был понижен в должности Николай Грибин, непосредственный начальник Гордиевского, хотя он вообще не имел никакого отношения к случившемуся. Владимир Крючков, глава Первого главного управления, в 1988 году стал председателем КГБ. Его заместитель Виктор Грушко поднялся по служебной лестнице вместе с ним. Виктор Буданов, проводивший расследование в отношении Гордиевского, был назначен главой Управления «К» и произведен в генералы. После краха коммунистического режима Буданов основал частный охранный холдинг «Элит Секьюрити». В 2017 году стало известно, что с этим холдингом заключен контракт на сумму 2,8 миллиона долларов на охрану посольства США в Москве. Эта новость очень позабавила Михаила Любимова — он заметил, что вряд ли российское посольство в Вашингтоне согласилось бы нанять для подобных услуг компанию, от которой тянулись бы ниточки к ЦРУ.
Берлинская стена — барьер, вид которого пробудил в Гордиевском первые бунтарские порывы, — была снесена в 1989 году, после того как по Центральной и Восточной Европе прокатилась волна антикоммунистических революций. с приходом гласности и перестройки КГБ начал ослаблять свою хватку на горле распадающегося СССР. У консерваторов из Кремля реформы Горбачева вызывали все большее недовольство, и в августе 1991 года группа заговорщиков во главе с Крючковым попыталась захватить власть. Крючков удвоил жалованье всем сотрудникам КГБ, велел им вернуться из отпусков и перевел их в состояние боевой готовности. А через три дня попытка переворота ГКЧП провалилась. Крючкова арестовали (вместе с Грушко) и обвинили в государственной измене. Горбачев поспешил принять решительные меры против своих врагов в советской разведке: войска КГБ численностью 230 тысяч человек были переведены под начало Министерства обороны, Управление «К» распущено, а большинство начальников ведомства уволено — за исключением Геннадия Титова, к тому времени уже генерала. В дни переворота Крокодил находился в отпуске, а вскоре он возглавил Управление контрразведки. «Разведка стала делом гораздо более трудным, чем раньше»
[91], — с грустью сказал он через несколько дней после провала путча.
Крючкова сменил Вадим Бакатин — сторонник демократических реформ. Он сразу принялся демонтировать широко раскинувшуюся систему шпионажа и безопасности, которая столько лет держала в страхе весь Советский Союз. «Я знакомлю президента с планами по разрушению этой организации»
[92], — говорил Бакатин. Новый председатель КГБ оказался и последним на этом посту. Одним из первых шагов, предпринятых им после вступления в должность, стало объявление о том, что семье Гордиевских будет разрешено воссоединиться. «Я понимал, что это уже давняя проблема, и ее нужно решать, — говорил Бакатин. — Когда я спросил об этом своих генералов, все они категорично ответили: „Нет!“ Но я решил проигнорировать их мнение — и считаю это своей первой крупной победой в КГБ».
Лейла Алиева-Гордиевская и ее дочери, Мария и Анна, приземлились в аэропорту Хитроу 6 сентября 1991 года, а оттуда их на вертолете доставили в форт Монктон, где их уже ждал Олег Гордиевский, чтобы отвезти домой. Ждали их и цветы, шампанское и подарки. Весь дом Гордиевский украсил желтыми ленточками — как делают американцы, когда встречаются с близкими людьми после долгой разлуки, а девочкам купил новое нарядное постельное белье. Уезжая в форт, он включил во всем доме свет, так что, когда они подъезжали к нему, дом издалека «светился огнями, знаменуя тем самым торжественность момента».
Через три месяца после воссоединения семьи Гордиевских Советский Союз был распущен. Газеты публиковали постановочные фотографии воссоединившегося семейства, радостно гулявшего по Лондону, и эти картинки символизировали семейную гармонию и торжество любви — по контрасту с политическими потрясениями, происходившими в ту пору в России. Получился очень удобный романтический символ конца коммунизма. Но после шести лет вынужденной разлуки между членами семьи пролегла трещина болезненного отчуждения. Маша, которой исполнилось уже одиннадцать лет, едва помнила отца. Для десятилетней Ани он был вообще незнакомым человеком. Олег ожидал, что его жизнь с Лейлой потечет как раньше. Но Лейла была настроена воинственно и враждебно, «стала требовать… объяснений и оправданий». Он принялся обвинять ее в том, что она нарочно воспитала дочерей так, что они были привязаны только к ней, а он оказался для них чужим. Для Лейлы возвращение в Британию стало всего лишь последней главой в той истории, на ход которой она сама никак не могла повлиять. Ее жизнь разрушили политика и тайный выбор, совершенный человеком, которого она очень любила, которому полностью доверяла — но которого, как выяснилось, никогда до конца не знала. «Он поступал так, как считал правильным, и за это я его уважаю. Но меня-то он ни о чем не спрашивал. Он втянул меня в эту историю без моего ведома. Он не дал мне возможности выбора. Он считал себя моим спасителем. Но кто же столкнул меня в выгребную яму? Об этой своей первой роли он и позабыл. Нельзя же столкнуть человека в пропасть, а потом протягивать ему руку и заявлять: „Это я тебя спас!“ В этом смысле он повел себя чертовски по-русски». Лейла не смогла ни забыть, ни простить того, что с ней случилось. Они попытались заново зажить одной семьей, но та супружеская жизнь, которая была у них до побега Олега, осталась в другом мире, в другом времени, и воссоздать ее заново так и не получилось. В конце концов Лейла почувствовала, что верность Гордиевского идее одержала верх над его любовью к ней. «Отношения между человеком и государством — это одно, а отношения между двумя любящими людьми — совсем другое», — говорила она много лет спустя. Их брак, уже расторгнутый советским законом, ждал быстрый и горький конец. «Нас уже более не связывало ничто», — написал Олег. В 1993 году они расстались навсегда: их любовь разрушила борьба между КГБ и МИ-6, между коммунизмом и Западом. Брак, зародившийся на фоне неразрешимых противоречий шпионажа времен холодной войны, распался как раз тогда, когда сама эта война подходила к концу.
