Бромхед доложил в Лондон, что контакт с объектом установлен. Главной трудностью оказалось собственно общение. Бромхед позабыл почти весь свой русский, по-датски знал всего горсточку слов, знания немецкого тоже катастрофически не хватало: тот язык, на котором он понукал немецких военнопленных, в данных обстоятельствах ему никак не годился. А Гордиевский, прекрасно говоривший по-немецки и по-датски, совсем не знал английского. «С горем пополам мы друг друга понимали», — говорил Бромхед.
Советское, британское и американское посольства соседствовали, образуя странный дипломатический треугольник. Разделяло их кладбище. Невзирая на стужу холодной войны, между советскими и западными дипломатами происходило довольно активное общение, и в течение следующих недель Бромхеду удалось напроситься на несколько встреч, где присутствовал Гордиевский. «Завидев друг друга на дипломатическом приеме, мы кивали друг другу поверх чужих голов».
Вербовка разведчика из стана противника требовала особенно сложных па-де-де. Чересчур откровенная попытка сближения отпугнула бы Гордиевского, а слишком деликатный сигнал мог бы просто остаться незамеченным. В МИ-6 гадали: хватит ли Бромхеду ловкости и изящества, чтобы исполнить столь хитроумный танец. «Он был очень общительным, но вел себя немножко как слон в посудной лавке, к тому же его хорошо знали в советском посольстве — и распознали в нем агента МИ-6». Бромхед же в типичной для него манере просто решил сам устроить вечеринку — и пригласил Гордиевского вместе с другими советскими чиновниками. «От ПЕТ была девушка, игравшая в бадминтон. Они подумали, что, может быть, у этой девушки и Гордиевского найдутся общие интересы». Лене Коппен училась на зубного врача, впоследствии она стала чемпионкой мира по бадминтону в женском одиночном разряде. Она была очень хорошенькая и совершенно не подозревала, что ее используют как приманку. По словам одного оперативника из МИ-6, сам подход «не задумывался как сексуальная ловушка». Но если Гордиевский все же окажется гетеросексуалом, а бадминтон приведет к постели, то тем лучше. Однако ничего не вышло. Гордиевский выпил пару бокалов, перебросился с Коппен несколькими короткими незначительными фразами и откланялся. Как и предсказывал Бромхед, этот русский оказался дружелюбным, но совершенно неприступным — и в социальном, и в спортивном, и в сексуальном отношении.
А в Лондоне советским отделом теперь заведовал Джеффри Гаскотт. Он обсудил дело Санбима — Солнечного Лучика — с Майком Стоуксом, высокопоставленным сотрудником разведки, который вел дело Олега Пеньковского — самого успешного на тот момент советского шпиона, работавшего на Запад. Пеньковский был полковником ГРУ — военного аналога КГБ. В течение двух лет, начиная с 1960-го, находясь под совместной опекой МИ-6 и ЦРУ, он поставлял своим кураторам в Москве разведданные научного и военного характера. В числе прочего он сообщил о размещении советских ракет на Кубе, и эта информация позволила президенту США Джону Ф. Кеннеди одержать верх во время Карибского кризиса. В октябре 1962 года Пеньковского поймали, арестовали, допросили в КГБ, а в мае 1963 года расстреляли. Стоукс был «внушительной, в физическом смысле слова, фигурой» и очень много знал о вербовке и ведении советских шпионов. Сообща Стоукс и Гаскотт разработали амбициозный план: устроить Гордиевскому «проверку на вшивость» и выведать его симпатии.
Вечером 2 ноября 1973 года, только Олег и Елена встали из-за стола (ужинали они в унылом молчании), как в дверь квартиры громко постучали. На пороге Гордиевский увидел улыбавшегося Станду Каплана, своего давнего университетского друга.
Гордиевский изумился — а потом вдруг очень испугался.
«Боже мой! Какими ветрами, черт возьми, занесло тебя в наши края?»
Они пожали друг другу руки, и Гордиевский впустил Каплана, прекрасно сознавая, что с этого момента игра непоправимо меняется. Ведь Каплан — перебежчик. Если бы кто-то из соседей Гордиевского увидел, что Каплан входит к нему в квартиру, уже одно это вызвало бы подозрения. И потом, была еще Елена. Даже если бы их брак был благополучным, она, как верная долгу службы сотрудница КГБ, обязана была бы доложить начальству о встрече мужа с известным изменником.
Гордиевский налил старому другу виски и познакомил его с Еленой. Каплан рассказал, что работает теперь в Канаде страховым агентом, а в Копенгаген приехал к подруге-датчанке. Он увидел имя Олега в списке дипломатов и вот решил нагрянуть к нему. Каплан как будто не изменился со студенческих лет — у него были все те же развязные ухватки и открытое лицо. И все же его выдавало легкое дрожание руки, державшей стакан с виски. Гордиевский понял, что его давний друг лжет. Каплана подослала к нему какая-то западная спецслужба. Это была проверка, причем очень опасная. Неужели это и есть долгожданный отклик на тот телефонный разговор — спустя целых пять лет после подавления Пражской весны? И если да, то на кого же Каплан работает? На ЦРУ? На МИ-6? На ПЕТ?
Разговор едва клеился и все время сбивался. Каплан рассказал о том, как дезертировал из Чехословакии, как через Францию попал в Канаду. Гордиевский мямлил что-то уклончивое. Елена, похоже, всполошилась. Уже через несколько минут Каплан, осушив стакан, встал: «Не стану более задерживать тебя. Если не возражаешь, давай пообедаем завтра вместе и тогда спокойно обо всем поговорим». И Каплан назвал ресторанчик в центре города.
Закрыв за гостем дверь, Гордиевский сказал Елене, что все это странно. Почему Каплан появился вот так внезапно, без предупреждения? Та ничего не ответила. «Какое странное совпадение, что его вдруг занесло в Копенгаген», — добавил Олег. По выражению лица жены оставалось непонятно, о чем она думает, заметно было только, что ей тревожно.
Гордиевский намеренно опоздал на встречу в ресторане — ему необходимо было вначале удостовериться, что за ним не следят. Ночью он почти не спал. Каплан ждал его за столиком у окна. Судя по его виду, он был спокоен. Друзья поговорили о прошлом. А в кафе напротив, через дорогу, сидел за столиком какой-то крепко сложенный турист и читал путеводитель. Это Майк Стоукс нес дозор.
Визит Каплана был до мелочей распланирован и отрепетирован. «Нам нужно было придумать убедительное объяснение, зачем Каплан решил встретиться с ним, — вспоминал Гаскотт. — с другой стороны, мы хотели, чтобы он понял: его прощупывают».
Каплану было поручено рассказать о своей перебежке, о преимуществах жизни на Западе и о Пражской весне. И оценить реакцию Гордиевского на его слова.
Гордиевский понимал, что к нему присматриваются. У него напряглись плечи, когда Каплан заговорил о драматических событиях 1968 года в Чехословакии. В ответ Гордиевский заметил лишь, что советское вторжение потрясло его. «Мне нужно было взвешивать каждое слово. Я шел по краю пропасти». Когда Каплан подробно рассказал о своей перебежке и о том, как хорошо ему теперь живется в Канаде, Гордиевский кивнул — как будто одобрительно, но в то же время нейтрально. «Я сознавал, что, хоть мне и следует подавать положительные сигналы, терять контроль над ситуацией ни в коем случае нельзя». Он понятия не имел, кто прислал Каплана прозондировать его, а спрашивать напрямик, разумеется, не собирался.
