Несмотря на все предосторожности, иногда все же возникали непредвиденные помехи. Однажды Гаскотт договорился о встрече на железнодорожной станции на севере города. Он уселся у окна в пристанционном буфете и пил кофе в ожидании Гордиевского, который должен был вскоре появиться и оставить катушку пленки под полочкой в ближайшей телефонной будке. Русский появился в условленное время, оставил передачу и ушел. Но не успел Гаскотт дойти до будки, как его опередил какой-то человек и принялся куда-то названивать и разговаривать. Разговаривал он долго. Минуты проходили одна за другой, а человек все болтал, словно забыв обо всем на свете, и бросал в щель автомата монету за монетой. Времени на то, чтобы забрать, переснять и вернуть пленку (положив в другое условленное место), было всего тридцать минут, и они таяли на глазах. Гаскотт ходил взад-вперед около телефонной будки, переминался с ноги на ногу, всем своим видом изображая (совершенно искренне) крайнее нетерпение. Но человек в будке не обращал на него ни малейшего внимания. Гаскотт уже готов был вломиться в будку и выхватить пленку — и тут-то болтун наконец повесил трубку. Гаскотт успел домчаться до второго условленного места и положить так и не переснятую пленку — в его распоряжении оставалось меньше минуты.
Гордиевский, будучи заместителем и наперсником Любимова, имел доступ ко многим микропленкам, и «объем утечек возрастал». Десятки, а потом и сотни документов выносились и копировались, раскрывалось множество подробностей — кодовые имена, операции, директивы и даже «годовой отчет о деятельности советского посольства в Дании объемом в целых сто пятьдесят страниц». Полученная информация старательно переправлялась в Лондон в хорошо замаскированном виде, а там поэтапно дробилась и распределялась: что-то попадало в МИ-у, если касалось внутренней безопасности Британии, а кое-какие материалы, если их находили достаточно важными, — в Министерство иностранных дел. Из союзников Британии прямые разведданные, раздобытые Санбимом, получали только датчане. Некоторые материалы — в частности, относившиеся к советскому шпионажу в Арктике, — показывались министру иностранных дел Дэвиду Оуэну и премьер-министру Джеймсу Каллагэну. Об источнике секретных данных не сообщалось никому.
Гаскотт стал прилетать в Данию чаще и задерживаться там дольше. Иногда он оставался на явочной квартире в Баллерупе по три дня подряд. Шпионы производили обмен пленками в пятницу в обеденное время, затем встречались в Баллерупе в субботу вечером, а потом и следующим утром. Из-за тайных свиданий с Лейлой и шпионских свиданий с Гаскоттом Гордиевский все больше и больше времени проводил вне дома. Елене он говорил, что занят секретной работой в КГБ, о которой ей знать не положено. Верила она таким объяснениям или нет, трудно сказать.
Условия сотрудничества, изначально выдвинутые Гордиевским, постепенно размылись, а потом и вовсе испарились. Русский уже понял, что разговоры с ним записываются. Он сам отступился от прежнего своего отказа называть чьи-либо имена — и сдал всех сотрудников КГБ, нелегалов и осведомителей. Наконец, он согласился принимать деньги. Гаскотт сообщил ему, что «время от времени» ему на счет в одном лондонском банке будут поступать некоторые суммы в фунтах стерлингов — и на случай непредвиденных обстоятельств, и в качестве ощутимой благодарности Британии за его услуги, и в подтверждение негласной договоренности о том, что когда-нибудь при желании он сможет перейти на сторону Великобритании. Гордиевский понимал, что, возможно, никогда не сможет воспользоваться своими шпионскими заработками, но оценил по достоинству этот жест и согласился принять деньги.
Сам Гордиевский был ценнее любых денег, и потому британцы нашли и другой, в высшей степени символичный способ продемонстрировать, что сознают это: в личном письме ему выразил благодарность сам глава МИ-6.
Морис Олдфилд, самый главный шпион Британии, подписывался буквой «К», причем зелеными чернилами. Первым такую привычку завел основатель МИ-6 Мэнсфилд Камминг, который подсмотрел этот способ в Королевском флоте, где капитаны кораблей почти всегда пишут зелеными чернилами. с тех пор это обыкновение сделалась традицией для всех руководителей МИ-6. Письмо со словами благодарности и поздравлениями от Олдфилда Гордиевскому Гаскотт отпечатал на машинке по-английски, на толстой кремовой почтовой бумаге, а глава секретной службы поставил свою подпись с зеленым росчерком. Затем Гаскотт перевел текст письма на русский и на следующей встрече с Гордиевским вручил ему и оригинал, и перевод. Когда Гордиевский прочел похвалы в свой адрес, лицо его разрумянилось. Перед расставанием Гаскотт снова забрал у Олега письмо: конечно, личное письмо с зеленой подписью от самого шефа британской разведки стало бы не просто опасным сувениром, а практически смертным приговором его адресату. «Таким способом мы заверили Олега в том, что очень ценим его, и придали делу официальный оборот. Между ним и шефом разведки была установлена личная связь, мы дали Олегу понять, что он имеет дело с самой организацией. Все это немного успокоило его, доказало зрелость наших отношений». На следующую встречу Гордиевский принес свой ответ Олдфилду. Переписка между Санбимом и «К» хранится в архивах МИ-6 как доказательство того, что порой успех шпионажа зависит от личных контактов.
Письмо Гордиевского излагало его кредо.
Я подчеркиваю, что мое решение не явилось результатом безответственности или шаткости моего характера. Ему предшествовали долгая душевная борьба и нравственные терзания. Еще более глубокая разочарованность в том, что совершалось в моей стране, и мой личный опыт укрепили во мне убеждение, что демократия и сопутствующая ей терпимость к человеку являются единственным путем развития для моей страны — европейской, несмотря ни на что. На Западе даже не представляют себе, до какой степени нынешний советской режим противен демократии. Человек, сознающий это, должен выказать твердость своих убеждений, должен сам что-то сделать, чтобы не дать рабству расползтись еще шире, захватывая территорию свободы.
* * *
Гунвор Хаавик договорилась о встрече со своим куратором из КГБ Александром Принципаловым на вечер 27 января 1977 года. Когда она пришла на условленное место, русский уже ждал ее на темной стороне улицы на окраине Осло. Ждали неподалеку и трое сотрудников норвежской службы безопасности. А потом выскочили из укрытия. После «ожесточенной борьбы» кагэбэшника наконец удалось скрутить. У него в кармане нашли 2000 крон, предназначавшиеся для Греты. Хаавик не оказывала сопротивления. Вначале она признавалась только в том, что у нее был роман с русским по фамилии Козлов, но в итоге сломилась: «Я вам все расскажу. Я шпионила на СССР в течение тридцати лет». Ей предъявили обвинение в шпионаже и измене родине. Через полгода, еще до суда, Хаавик внезапно умерла в тюрьме от сердечного приступа.
В ходе разразившегося дипломатического скандала из Осло выдворили Геннадия Титова, резидента КГБ, и новость о том, что в Норвегии схватили важного советского агента, очень быстро просочилась в резидентуру КГБ в Дании. Тамошние сотрудники лихорадочно принялись выдвигать предположения о причинах случившегося, а одного из них охватил «холодный и колкий» страх. Гордиевский догадывался, что к аресту Хаавик напрямую привела его наводка. Теперь со всеми, кто как-то причастен к этому делу, будут проводиться беседы. Если разговорчивый Черный вдруг припомнит, что несколькими месяцами раньше в своем праздном трепе с Гордиевским обмолвился о Грете, и отважится в этом сознаться, то кагэбэшные охотники на кротов могут взять верный след. Недели шли одна за другой, Гордиевского никто не трогал, и он начал расслабляться, но все же этот случай послужил для него отрезвляющим предупреждением: если переданную им информацию будут пускать в ход с излишней прямотой, это погубит его.
