План состоял в следующем: в 7:30 вечера каждый вторник, когда Гордиевский будет находиться в Москве, кто-то из сотрудников МИ-6 будет совершать «контрольный выход» на условное место, которое видно из некоторых частей жилого дома. Сотрудник или будет отлучаться из дома, якобы за хлебом, или по дороге с работы домой будет проходить в нужном месте в условленное время.
План эксфильтрации можно было задействовать только одним способом: Гордиевский должен был стоять рядом с магазином «Хлеб» ровно в 7:30 вечера, держа в руках полиэтиленовую сумку из английского супермаркета Safeway. На этих фирменных пакетах красовалась большая красная буква S — мгновенно опознаваемый логотип, который должен был выделяться на унылом московском фоне. Гордиевский жил и работал на Западе, так что сам этот иностранный пакет у него в руках ни у кого не вызвал бы вопросов. В Советском Союзе такие полиэтиленовые сумки очень ценились — особенно заграничные. В качестве еще одного опознавательного знака Гордиевскому следовало надеть серую кожаную кепку (недавно им купленную) и серые брюки. Увидев Гордиевского рядом с булочной с обязательным пакетом от Safeway, сотруднику (или сотруднице) МИ-6 нужно было дать знать, что сигнал о необходимости бегства замечен: а именно — пройти мимо Гордиевского с зеленым пакетом от Harrods, на ходу откусывая от шоколадки — или от KitKat, или от батончика Mars. «Более внятного сигнала и не придумаешь», как заметил один сотрудник разведки. На едоке шоколада тоже будет надето что-нибудь серое — брюки, юбка или шарф, — и он (она) ненадолго встретится взглядом с Гордиевским, но не будет замедлять шага. «Серый — очень ненавязчивый цвет и полезный в том смысле, что не привлечет ненужного внимания, если рядом кто-то будет вести надзор. Но был у него и один минус: он почти без остатка растворялся в непроглядном мраке долгой московской зимы».
После подачи и приема условного сигнала на Кутузовском следовало переходить к выполнению второго этапа плана. Через трое суток, то есть в пятницу вечером, Гордиевский сядет в ночной поезд до Ленинграда. О том, что с ним вместе поедет Елена, в плане никак не упоминалось. Прибыв утром в Северную столицу, Олег возьмет такси до Финляндского вокзала (того самого, куда прибыл Ленин, намереваясь совершить революцию 1917 года), а оттуда первой же электричкой доедет до Зеленогорска на побережье Финского залива. Уже там он сядет в автобус, идущий в сторону финской границы, и сойдет неподалеку от условленного места встречи — приблизительно в 25 километрах к югу от приграничного города Выборга и в 40 — от самой границы. Свернув с шоссе на запасную полосу, он должен затаиться в подлеске и ждать.
Тем временем два сотрудника МИ-6 на дипломатическом автомобиле выедут из Москвы и переночуют в Ленинграде. Выбор точного времени их выезда диктовался — и осложнялся — капризами советской бюрократии: на получение официального разрешения на поездку уходило два дня с момента подачи заявления, а еще дипломатический автомобиль требовалось снабдить особыми номерными знаками для выезда за границу. Гараж, где можно было их установить, работал только по средам и пятницам. Поскольку Гордиевский подавал сигнал во вторник, оформление документов, связанных с выездом автомобиля, заканчивалось не раньше часа дня в пятницу, а значит, команда МИ-6 могла выехать чуть позже в тот же день, чтобы иметь возможность прибыть на место встречи в субботу ровно в половине третьего дня, то есть почти через четыре дня после получения сигнала. с шоссе машина завернет за запасную полосу — как будто для пикника. Когда станет понятно, что слежки нет, один из сотрудников откроет багажник машины: это послужит для Гордиевского сигналом, что можно выходить из укрытия. Он немедленно заберется в багажник, его закутают в термоодеяло (призванное отклонять лучи инфракрасных камер и детекторов тепла, которые, как предполагалось, применялись на советских погранпунктах) и выдадут ему таблетку-транквилизатор. А потом перевезут через границу в Финляндию.
План бегства получил кодовое название «Пимлико» (см. карту на с. 374).
В МИ-6, как и в большинстве секретных служб, кодовые имена и названия, по идее, выбирались наобум из некоего официально одобренного списка. Обычно использовались реально существующие слова, причем нарочито нейтральные: они не должны были никак намекать на то, к чему относились. Но часто шпионы не могут побороть соблазн и все-таки выбирают слова, которые как-то резонируют с обозначаемой ими действительностью или содержат на нее тонкий — или даже не очень тонкий — намек. Хранительницей кодовых слов в МИ-6 была секретарша по имени Урсула (это ее настоящее имя). «Ты звонил Урсуле и спрашивал ее, какое там следующее слово в списке. Но если оно тебе не нравилось, можно было сделать вторую попытку, чтобы она нашла что-нибудь получше. Или можно было набрать целую кучу кодовых слов для разных сторон дела, а затем выбрать из них самое подходящее». Во время войны кодовым именем Сталина в МИ-6 было Глиптик: глиптикой называют искусство резьбы по камню, и тут явно просматривается намек на ассоциацию его фамилии со сталью. Немцы же дали Британии кодовое название Гольфплац — поле для гольфа. Кодовые слова могли даже использоваться как завуалированное оскорбление. В Сенчури-хаус послышалось недовольное фырканье, когда из телеграммы от ЦРУ случайно выяснилось, что американцы называли МИ-6 кодовым словом Аптайт («Чванливые»).
Название «Пимлико» звучало очень по-британски
[18] — а именно в Британию должен был попасть Гордиевский в случае удачного выполнения плана.
На очередной встрече с куратором Гордиевский вежливо выслушал Гаскотта, вкратце изложившего ему суть плана «Пимлико». Потом рассмотрел фотоснимки предлагавшегося места встречи, вник в детали, связанные с подачей сигнала на Кутузовском проспекте.
Гордиевский долго и напряженно размышлял над планом побега, разработанным Вероникой Прайс, а потом заявил, что он совершенно непригоден.
«Это был очень интересный, изобретательный план побега — но очень уж сложный. В нем было очень много мелких деталей, нереалистичных условий, выдвинутых для места подачи сигнала. Я не воспринял этот план всерьез». Однако Гордиевский заучил план наизусть — и мысленно пожелал, чтобы у него никогда не возникла необходимость снова его вспоминать. Между тем в Сенчури-хаус скептики заявили, что план «Пимлико» ни за что не сработает. «Я относилась к этому серьезно, — вспоминала позднее Прайс. — А многие другие — нет».
В июне 1978 года Михаил Любимов пригласил Гордиевского в свой кабинет в советском посольстве в Копенгагене и сообщил, что скоро ему предстоит вернуться в Москву. Завершение второй, продлившейся три года служебной командировки в Данию не стало для Гордиевского неожиданностью, но поставило его лицом к лицу с рядом проблем, связанных с его браком, карьерой и шпионской деятельностью.
Елена, теперь уже хорошо знавшая о давнем романе мужа с секретаршей, согласилась дать ему развод, как только они вернутся в Москву. Работа Лейлы в ВОЗ тоже подходила к концу, через несколько месяцев ей тоже предстояло возвращение в СССР. Гордиевский хотел жениться на ней как можно скорее, но полностью отдавал себе отчет в том, что развод повредит его карьере. Гордиевский поднимался по служебной лестнице КГБ быстро и энергично, и теперь, когда ему было сорок лет, начальство уже подумывало снова повысить его и назначить заместителем главы Третьего отделения, отвечавшего за Скандинавию. Однако попутно он успел обзавестись соперниками и врагами, и сплетникам-пуританам в московском Центре наверняка не терпелось поскорее подставить «выскочке» подножку. «К вам, конечно же, теперь станут цепляться, — предупредил Любимов, наученный горьким личным опытом. — Не только осудят вас за развод, но и обвинят в любовных связях на стороне, что значительно усложнит ваше положение». Резидент отправил в Москву донесение, в котором отлично характеризовал Гордиевского как «добросовестного, политически грамотного сотрудника, отлично разбирающегося во всех аспектах работы, превосходного лингвиста, компетентного составителя аналитических отчетов и служебных записок». К этой официальной характеристике Любимов приложил личное письмо начальнику отдела, где описал семейные неурядицы Гордиевского и попросил не обходиться с ним слишком сурово — в надежде, что такая просьба поможет «смягчить удар». Однако и Любимов, и Гордиевский, зная о лютом ханжестве, царившем в Центре, понимали, что Олегу, скорее всего, грозит долгое прозябание в немилости.
