Для разведслужбы нет процесса более мучительного и изнурительного, чем прочесывание собственных рядов в поисках затаившегося предателя. Удар по уверенности МИ-6 в собственных силах, который нанес Филби, оказался куда более серьезным и долгосрочным, чем любой другой ущерб, причиненный им во время шпионажа на КГБ. Крот не просто разжигает недоверие. Он, как еретик, нарушает цельность самой веры.
Маннингэм-Буллер и ее коллеги-«нэджеры» запросили папки с делами всех сотрудников и принялись просеивать список потенциальных изменников. Документ МИ-у, в котором излагались основания для выдворения трех советских шпионов, рассылался в министерства иностранных и внутренних дел и на Даунинг-стрит, io. Таблица с именами всех советских разведчиков была составлена в К4 — отделе МИ-у, занимавшемся противодействием советской разведке, — и пятьдесят экземпляров этого документа были разосланы в различные управления секретного мира. Охотники на крота принялись устанавливать личности всех, кто мог иметь доступ сразу к обоим документам.
Расследование шло полным ходом, июнь близился к концу, и Олегу Гордиевскому и его семье пора было лететь в отпуск в Москву. Настроение у него было совсем не предотпускное, но если бы он вдруг отказался от поездки, это немедленно вызвало бы подозрения. Риск был слишком велик. Коба был все еще на свободе, а значит, в любой момент мог узнать о деятельности Гордиевского и выдать его Гуку. Если это произойдет, пока Гордиевский будет в Москве, то назад ему уже не вернуться. Сотрудников МИ-6 в Москве предупредили о его предстоящем приезде: возможно, ему понадобится выйти на связь или подать сигнал о необходимости побега.
Между тем «нэджеры» уже подбирались к человеку, чье присутствие в рядах британской разведки казалось — задним числом — какой-то несмешной шуткой.
Майкл Джон Беттани
[44] был одиноким, несчастным и неуравновешенным человеком. В Оксфордском университете он развлекался тем, что печатал прусский строевой шаг во дворе колледжа и на полную громкость проигрывал на граммофоне речи Гитлера. Он носил твидовые костюмы с грубыми башмаками и курил трубку. «Он одевался как банковский служащий, а воображал себя штурмовиком»
[45] — так высказывался о нем один бывший сокурсник. Однажды он поджег себя после вечеринки, как-то раз отрастил усы щеточкой а-ля фюрер, но девушкам это совсем не понравилось. Он избавился от северного выговора и научился тянуть слова, как это делают в высшем обществе. Как показало более позднее расследование, Беттани был человеком «со значительным чувством собственной неполноценности и неуверенности». Неконтролируемая неуверенность в себе — явно не идеальное качество для сотрудника службы безопасности, однако Майкла Беттани взяли на заметку еще в пору учебы в Оксфорде, а в МИ-5 он поступил в 1975-м.
После формального введения в курс дела его бросили, можно сказать, в самый омут: на борьбу с терроризмом в Северной Ирландии. Сам Беттани задавал руководству вопрос: годится ли он, по вероисповеданию католик, для такой работы? Но его сомнения были отметены. Его ждала мрачная, сложная и крайне опасная работа: ведение агентов внутри ИРА, прослушивание телефонов, разговоры с неприятными людьми в очень неприветливых пабах, причем ни на минуту нельзя было забывать о том, что один неверный шаг — и ему обеспечена пуля в голову в каком-нибудь белфастском переулке. Беттани был травмирован этой работой и не очень-то хорошо с ней справлялся. В 1977 году у него умер отец, а годом позже — мать. Несмотря на эту двойную потерю, служебную командировку Беттани в Белфасте продлили. Просматривая впоследствии папку с его делом, Элиза Маннингэм-Буллер пришла в ужас: «Это мы сделали из Беттани того, кем он стал. Он так и не оправился от Северной Ирландии». Это был человек, перенявший чужие выговор, гардероб и образ, человек без семьи, без друзей, без любви и без твердых убеждений, находившийся в поисках какого-то осмысленного дела и выполнявший работу, для которой он совершенно не годился. «Он жил не своей жизнью», — говорила Маннингэм-Буллер. Возможно, особая напряженность и секретность, присущие работе в разведке, еще больше оторвали его от действительности. Вероятно, если бы Беттани избрал какой-то другой род деятельности, он был бы вполне доволен своей жизнью, не отягченной лишними сложностями.
Вернувшись в Лондон, он провел два года в учебно-тренировочном подразделении, а потом, в декабре 1982 года, его перевели в К4 — отдел МИ-5, занимавшийся анализом советской шпионской деятельности в Британии и противодействием ей, в том числе и курированием особых агентов, использовавшихся для провокаций. Он жил один — с большой пластмассовой статуей Мадонны, несколькими русскими иконами, полным ящиком нацистских военных медалей и обширной коллекцией порнографии. Замкнутый и одинокий, он много раз уговаривал разных сотрудниц МИ-5 переспать с ним — безуспешно. На вечеринках изредка слышали, как он, напившись, кричит: «Я работаю не на ту сторону» и «Приходите ко мне на дачу, когда я выйду в отставку». За полгода до того, как в почтовом ящике Гука оказался первый конверт, полиция обнаружила Беттани сидящим на тротуаре в лондонском Уэст-Энде — он так нализался, что не мог встать. Когда его повели в участок за нахождение в пьяном виде в общественном месте, он орал полицейским: «Меня нельзя арестовывать, я — шпион!» Его оштрафовали тогда на 10 фунтов. В МИ-5 не приняли его заявление об увольнении. Это была ошибка.
Майкла Беттани нельзя было на пушечный выстрел подпускать к государственным секретам, а он к тридцати двум годам уже успел проработать в службе безопасности восемь лет и дослужился до сотрудника среднего чина в отделе противодействия советскому шпионажу МИ-5.
Очевидные знаки того, что Беттани слетает с катушек, были замечены, но их проигнорировали. Его католическая вера внезапно куда-то испарилась. В 1983 году он уже выпивал по бутылке чего-нибудь крепкого в день, и кто-то из начальства дал ему «дружеский совет» уменьшить потребление алкоголя. Больше никаких мер в его отношении не предпринималось.
Между тем сам Беттани не сидел сложа руки. Он начал запоминать содержание секретных документов и делать подробные конспекты, а потом перепечатывать их у себя дома, в южном пригороде Лондона, и снимать их на пленку. Всякий раз, приходя на ночное дежурство, он приносил в МИ-у фотоаппарат и снимал все материалы, до каких мог добраться. Никто его не обыскивал. Коллеги называли его Смайли — в честь вымышленного шефа разведки, персонажа Джона Ле Карре, — но при этом отмечали его «заносчивость и зазнайство». Как это случается со многими шпионами, Беттани хотелось знать — и скрывать — более важные тайны, чем те, что известны его товарищам.
В К4 работало четверо сотрудников. Двое из них были ознакомлены с делом Гордиевского. Беттани к ним не относился, но — и в переносном, и в самом буквальном смысле — он сидел совсем рядом с самым большим секретом во всей британской разведке: секретом о том, что у МИ-6 есть шпион прямо в лондонской резидентуре КГБ.
