В действительности в Москве знали очень мало.
Полковник Виктор Буданов из Управления «К» (контрразведки) был, по общему мнению, «самым опасным человеком во всем КГБ». В 1980-е он служил в Восточной Германии, и там одним из сотрудников КГБ, находившихся под его началом, был молодой Владимир Путин. В Управлении «К» его роль состояла в том, чтобы изучать «пороки развития», обеспечивать безопасность в разных ответвлениях разведслужбы Первого главного управления, искоренять коррупцию среди сотрудников и выслеживать шпионов. Несгибаемый коммунист Буданов — худой и даже иссохший — обладал лисьим лицом и умом высококвалифицированного юриста. Его подход к работе отличался методичностью и придирчивостью. Он считал себя детективом, пекущимся о неукоснительном соблюдении правил, а вовсе не вершителем возмездия. «Мы всегда строго следовали букве закона, по крайней мере в то время, когда я еще служил и в контрразведке, и в разведке КГБ СССР. Мне никогда не приходилось идти ради какой-то цели на операции, которые приводили бы к нарушению закона на территории СССР». Он мог поймать шпиона, опираясь исключительно на улики и дедукцию.
Буданов узнал от начальства, что внутри КГБ есть крот, занимающий высокое положение. Имя его пока не называлось, зато было понятно, где он работает. Если предателя курирует британская разведка, вполне вероятно, что он сидит где-то в лондонской резидентуре. Перед отъездом из Лондона Леонид Никитенко, опытный контрразведчик, прислал в Москву ряд донесений, в которых критиковал Гордиевского и ставил под вопрос его благонадежность. Возможно, наводка, полученная от Эймса, в сочетании с непроверенными подозрениями Никитенко, указывала на нового резидента. Итак, подозрение падало на Гордиевского, но не на него одного. Вторым подозреваемым был сам Никитенко. Третьим — Паршиков, хотя его пока еще не отзывали. Были и другие. Сети МИ-6 были раскинуты повсюду, и крот мог оказаться где угодно. Буданов не знал наверняка, что предатель — Гордиевский, но он точно знал, что, как только человек, которого теперь ищут, окажется в Москве, его вину или невиновность можно будет установить, не боясь, что он в любой момент сбежит.
На следующее утро, в пятницу, 17 мая, из Центра пришла вторая срочная телеграмма, адресованная Гордиевскому, на сей раз — более успокоительного содержания: «Во время пребывания в Москве вам предстоит обстоятельно доложить о положении в Англии и о проблемах, актуальных для этой страны, разумеется, подкрепив свое сообщение убедительными фактами». Вот это уже наводило на мысли об обычном заседании: подобные требования подготовить как можно больше информации были как раз в порядке вещей. Горбачев, пришедший к власти всего три месяца назад, проявлял огромный интерес к Британии после своего успешного визита в конце минувшего года. А Чебриков славился строгой приверженностью протоколу. Пожалуй, поводов для опасений здесь нет.
В тот вечер Гордиевский и его кураторы вновь встретились на явочной квартире. Вероника Прайс принесла копченую семгу и хлеб с отрубями. Магнитофон был поставлен на запись.
Саймон Браун обрисовал ситуацию. В МИ-6 не располагали никакими разведданными, которые указывали бы на то, что вызов Олега в Москву представляет угрозу. Но если Гордиевский хочет перебежать сейчас, то он волен это сделать, и тогда его самого и его семью будут оберегать и окружать заботой всю оставшуюся жизнь. Если же он решит продолжать деятельность, то Британия останется навеки в долгу перед ним. Дорога привела к распутью. Можно выйти из игры прямо сейчас — сгрести все выигранные фишки и пойти в кассу за огромным выигрышем. Если же Гордиевский вернется из Москвы, получив персональное благословение на должность резидента от председателя КГБ, тогда британцы могут сорвать еще больший куш.
Позднее Браун рассуждал так: «Если бы он решил не ехать в Москву, никто не стал бы разубеждать его, об этом даже речи не шло. Думаю, он понимал, что мы говорим вполне искренне. Я, как мог, старался держаться беспристрастно».
Куратор закончил свой доклад заявлением: «Если вы считаете, что все это дурно пахнет, прекращайте деятельность сейчас же. Окончательное решение остается за вами. А если вы вернетесь в Москву и окажется, что дело плохо, тогда мы задействуем план эксфильтрации».
Нередко бывает так, что два человека слышат одни и те же слова — и при этом совершенно разные вещи. Именно так и произошло в тот момент. Браун думал, что предлагает Олегу путь к отступлению, одновременно напоминая о том, что, быть может, они упускают бесценную возможность. Гордиевскому же показалось, что ему велят возвращаться в Москву. Он надеялся услышать от своего куратора, что он сделал уже достаточно и теперь настала пора с честью отступить. Но Браун, следуя полученным инструкциям, не давал ему никаких подсказок. Решение должен был принять сам Гордиевский.
Несколько минут, сгорбившись и сидя неподвижно, русский хранил гробовое молчание. Он явно напряженно думал. А потом сказал: «Мы оказались на пороге, и отступить сейчас значило бы нарушить долг и перечеркнуть все, что я уже сделал. Риск есть, но это риск управляемый, и я готов на него пойти. Я возвращаюсь в Москву».
Позже один сотрудник МИ-6 сказал об этом так: «Олег понял: мы хотим, чтобы он продолжал работу, и он отважно продолжил идти по этому пути, потому что никаких четких сигналов тревоги не было».
Теперь взялась за дело Вероника Прайс, разработавшая план побега.
Она повторила вместе с Гордиевским все этапы операции «Пимлико». Он снова внимательно рассмотрел фотографии, изображавшие место встречи. Снимки были сделаны зимой, когда большой валун у съезда на запасную полосу четко выделялся на фоне снега. Олег задумался, сумеет ли он без труда узнать это место летом, когда все деревья покрыты листвой.
Все время, пока Гордиевский оставался в Британии, план побега поддерживался в состоянии готовности. Всех новых сотрудников МИ-6, направлявшихся в Москву, посвящали во все подробности операции, показывали им фотографию шпиона «Пимлико» (никогда не сообщая при этом его настоящего имени) и просили запомнить всю сложную пантомиму, касавшуюся подачи опознавательных сигналов, установления контакта и места подбора для эксфильтрации. Перед отъездом из Британии этих сотрудников и их жен отвозили в лес под Гилдфордом, где они тренировались залезать в багажник машины и вылезать из него, чтобы в точности представлять себе, с какими именно сложностями может быть сопряжено спасение этого безымянного шпиона и его семьи. В начале командировки каждому из этих сотрудников поручали доехать в Россию на автомобиле из Британии через Финляндию, чтобы познакомиться с маршрутом, с условленным местом подбора и пограничным пунктом. В 1979 году, когда Саймон Браун сам впервые проехал через этот пограничный пост, он насчитал семь сорок, сидевших на шлагбауме, и тут же вспомнил строчку из детской считалки про сорок: «Семь — значит, что-то в тайне хранится».
Каждый раз, когда Гордиевский приезжал в Москву, и в течение нескольких недель до и после его приезда команда МИ-6 получала распоряжение: являться на место подачи условного сигнала на Кутузовском проспекте не только раз в неделю, но и каждый вечер. Идеальным временем для подачи сигнала был вечер вторника, потому что в таком случае экфильтрационная команда могла бы попасть на место встречи уже через четыре дня — во второй половине ближайшей субботы. Но в экстренной ситуации команда была готова приступить к делу в любой день: например, если бы сигнал был подан в пятницу, то эксфильтрация могла бы состояться в следующий четверг (задержка объяснялась прихотливым графиком работы гаража, где дипломатам выдавали особые автомобильные номерные знаки). У одного сотрудника остались яркие воспоминания об этом дополнительном бремени, которое ложилось на плечи британских шпионов: «Каждый вечер на протяжении восемнадцати не вполне прогнозируемых заранее недель в году нам нужно было приходить к хлебному магазину рядом с щитами, где висели рядом расписание автобусов и концертов. Там мы ждали — с неизменным страхом, — не появится ли Пимлико. Хуже всего бывало зимой: стояла такая тьма с туманом, что ничего не было видно, можно было только ходить взад-вперед. Снег, соскобленный с тротуаров, был навален в высокие сугробы, так что уже шагах в сорока никого нельзя было толком разглядеть. И сколько раз в неделю могла жена объявлять, что как раз сегодня она забыла купить хлеб, и говорить мужу: „Тебе не трудно выскочить в двадцатипятиградусный мороз за последней партией черствых булочек?“»
