У меня и Ричардсона были разногласия по поводу правильного ведения дел. Боб считал, что я проявил безрассудство, закладывая бензиновые бомбы для битвы. Однако директору по спецэффектам и его команде не хватало рук. Они были порядком измучены из-за перегруженности работой. Поскольку я лично руководил действиями актеров, я сам и подрывал бомбы. В общей сложности за несколько ночей я взорвал несколько дюжин бомб. К счастью, никто не пострадал, однако в современной киноиндустрии, где повсюду расплодились контролеры и специалисты по безопасности (имя им легион), такое было бы недопустимо. Но то был 1986 год, Филиппины и малобюджетный фильм. Никого не волновало, какими скудными средствами вы обошлись. Ведь в джунглях где-то совсем недалеко от нас за еще меньшие деньги снимали филиппинские фильмы. При свете дня мы могли наблюдать, как взмывают над верхушками деревьев ниндзя, прыгающие на батуте. Джунгли, что поделаешь? Как и с вертолетами, чего только не сделаешь от отчаяния.
Некоторые из последних кадров мы снимали незадолго до восхода солнца. Чарли стрелял в Беренджера в отместку за убийство Дефо. Беренджер полз по земле, контуженный 225-килограммовой бомбой, сброшенной близ периметра и ослепившей всех. Чарли проследовал за Беренджером и в сомнении остановился перед ним. Здесь в сценарии у меня была прописана альтернативная концовка: Чарли не убивает персонажа Беренджера — правильный «киношный» поступок. «Герои» же никогда хладнокровно не убивают «злодеев». Однако к тому моменту я бунтовал уже против всех и вся. Изначально я написал десять с лишним лет назад в сценарии про то, как доведенный жестоким обращением молодой человек убивает своего сержанта. Это был тот финал, которого требовало мое естество. И в ту ночь я послушался своего инстинкта. Чарли/Крис нажимает на спусковой крючок. Беренджер/Барнс заслуживает такой кончины за расправу над Дефо/Элайасом. Люди способны столь истово ненавидеть друг друга. Мы можем убивать, называя убийство «очередной стрельбой». Война заставляет кого угодно выходить из себя, временно терять рассудок, становиться сумасшедшим. Это мы и показали в фильме.
Последний кадр пришелся на 4:30. Новый день только начинался, а мы, 20–30 человек, так и стояли в остолбенении. Закончилось что ли? Ага. Я обессиленно выдавил из себя пару слов. «Вот и все… Спасибо каждому из вас, что продержались… Не думаю, что мы когда-нибудь забудем все это. Спасибо». Мне ответили слегка утомленными одобрительными восклицаниями. Было ли кому-нибудь в мире вообще дело до нашего фильма? Нам — определенно. Мы обменялись улыбками и объятиями. Боб и Бруно, Дейл Дай, Ив де Боно, Саймон Кэй, Сьюзан Малерштейн
[130], мой неутомимый первый помощник режиссера Гордон Бус и остальные — все мы чувствовали себя к тому моменту как члены одной семьи. Джубан, руководитель нашего филиппинского контингента, и его команда трудолюбивых смуглых парней, которые выдержали аскетичные условия без единой жалобы, теперь светились улыбками радости, счастливые, что все наконец-то закончилось. Я пожал каждому руку в знак благодарности. Я помню лишь некоторые имена, но это было не так важно, как выражение их глаз.
Позже я так опишу итоги съемок в журнале American Film:
Я пошел на компромисс по некоторым кадрам, и мы закончили в 54-й день… Алекс Хэ, продакшн-менеджер китайского происхождения, с которым я работаю со времен сотрудничества с Дино Де Лаурентисом, изрядно помятый обрушившимися на него с объятиями актерами и членами съемочной группы, подходит ко мне и говорит не без иронии: «Поздравляю, Олли, это были долгие два года». «Нет, долгие двадцать лет», — бормочу я, расстроенный, поскольку я знаю: хотя фильм закончен, в нем не будет всего того, что могло бы быть. Важные детали растворились в прошлом, как и лица неуклюжих мальчишек, которых мы оставили за собой в пыли. Как бы мы ни сблизились с Чарли Шином, он не мог стать мною, а «Взвод» никогда не воспроизведет того, что было в моем сознании, когда я писал сценарий. Фильм лишь фрагмент того, что произошло многие годы назад, того, что уже свершилось и ушло в прошлое. И мы идем дальше. Я не хочу праздновать вместе с актерским составом и съемочной группой. Им слишком хорошо сейчас, и я не хочу своим режиссерским замыслом давить на них и портить им настроение. Поэтому я уезжаю с водителем домой. Солнечный свет заливает рисовые поля и буйволов на них. Крестьяне приступают к работе на полях, как обычно, с первыми лучами розового азиатского восхода. В «Мире» (как мы называли все вне Вьетнама) наступил очередной весенний день, и никого не волнует, что мы закончили в джунглях нашу маленькую драму. Впрочем, почему должно быть иначе? И все же я прижимаюсь лицом к окну бесшумно едущей машины и ощущаю в душе момент, который, я знаю, останется со мной навсегда. Это мгновение наивысшего счастья, которое я только пережил с момента отъезда из Вьетнама.
10. На вершине мира
Я сразу же ощутил перемену по возвращении в Лос-Анджелес в начале июня 1986 года. Молва о двух моих фильмах распространялась стремительнее, чем я мог себе представить, подобно пламени, перепрыгивающему даже через океаны. Ей не потребовалось много времени, чтобы обежать весь мир. И, как я понял позже, мало что способно ее остановить. Знал я это тогда или нет, но мое время наступило.
«Сальвадор» шел уже четвертую неделю сразу в шести кинотеатрах. В это особо не верилось, поэтому я лично съездил посмотреть на очереди людей, которые выстроились на выходных перед модным кинотеатром Los Feliz на Вермонт-авеню. И что самое невероятное — мое имя значится на самом верху афиши кинотеатра: Оливер Стоун, «Сальвадор»! Вау! А почему же не Джеймс Вудс? Кто вообще меня знал? Подобные чувства для меня были в новинку. Разве я не мог хоть ненадолго остановиться и насладиться этим моментом? В Вашингтоне, округ Колумбия, наш фильм шел уже десятую неделю в престижном кинотеатре MacArthur. В Чикаго, Детройте, Далласе, Остине у нас были умеренные сборы, но отличные отзывы. Зрители, хоть и замечая шероховатости в «Сальвадоре», проникались духом фильма. Дастин Хоффман, Роберт Редфорд, Барбра Стрейзанд, Джек Николсон, Сидни Поллак и другие звезды Голливуда устраивали у себя частные просмотры «Сальвадора» — что было хорошим знаком. Мне звонили с поздравлениями и направляли письма такие люди, как Фрэнсис Форд Коппола. Мне говорили, что фильм «единственный в своем роде», «оригинальный» и «неистово независимый». Ожидания окружающих представляются огромной пропастью, сдерживающей человека. Когда ты известен в киносообществе, инсайдеры, полагая, что от тебя следует ожидать лишь очередное дежавю, настроены индифферентно. Я же преподнес сюрприз.
В течение этого стремительно пролетевшего года я в каком-то смысле воспринимался как незнакомая фигура, возникшая из ниоткуда. Впрочем, критик Полин Кейл, разумеется, знала обо мне. Своей запоздалой рецензией, опубликованной в середине июля, она не только реабилитировала меня за все мои прошлые «прегрешения», но и обеспечила новую волну популярности фильму в нью-йоркских кинотеатрах, которые теперь собирали полные залы по выходным. Мэрион Биллингс была поражена, поскольку она намеренно не показывала фильм Кейл из-за антипатии, которую та испытывала в прошлом к моей работе. И вот Кейл, с ее тщательно культивируемым капризным вкусом и огромным влиянием, написала в The New Yorker: «Стоун пишет и снимает так, словно кто-то приставил пистолет к его затылку и крикнул „Поехали!“, и не отводил дуло, пока фильм не был закончен». Если бы она только знала, насколько ее слова были близки к истине.
