Все это изменилось с приходом эры видео, стриминг-сервисов и цифровых проекторов, вытеснивших кинопленку, на фоне ухода в прошлое прокатных копий фильмов. Технологии, упростившие контроль, облегчили нашу жизнь. Как бы мне хотелось вернуть всю бессмысленно растраченную в злобе энергию, которую я направлял на отстаивание копий моих фильмов. Но даже сейчас, когда я оказываюсь в доме у незнакомого человека, меня немного передергивает при виде огромного умного телеэкрана с диагональю 70–100 дюймов (предназначенного больше для просмотра новостей и спортивных мероприятий), на котором показывают фильм с частотой 30 кадров в секунду, созданный для скорости в 24 кадра в секунду. Это можно было бы легко поправить с помощью настроек телевизора, но никто никогда не парится по этому поводу. Если фильмы выживут в какой-либо форме, то лишь благодаря усилиям коллекционеров, людям, которые будут относиться к кинокартинам с тем же пиететом, что и к полотнам вековой давности.
Прошло десять лет с момента моего протрезвления перед лицом статуи Свободы на том грандиозном праздновании 4 июля в гавани Нью-Йорка. Я помнил данные мною клятвы некоей родовой силе, которая вела меня по жизни. С тех пор многое изменилось. Насколько я счастлив теперь: сижу субботним днем с засыпающим у меня на руках малышом, в комнату тихонько входит моя прекрасная жена, мы обмениваемся улыбками — какое сокровище нам подарила судьба!
Мы нашли себе новый дом на двух участках с задним двором, бассейном и гостевым домиком в Санта-Монике. Здесь был даже настоящий трехкомнатный подвал, как в домах на Восточном побережье. Вдыхая влажный воздух океана в полутора километрах от нас, я неспешно прогуливался по ночам с собаками по нашему району, напоминавшему деревеньку из пряничных домиков. Похоже, что к 10 вечера все наши соседи уже были в постели. Разница с Нью-Йорком была разительная, что и говорить. Возможно, я впадал в мирное забытье обитателя пригорода средних лет, о котором часто слышал, но которое впервые переживал лично. Кто знает? Времена менялись. В 1980-х годах денежно-кредитная политика стала смягчаться. Мы купили этот дом за головокружительные $1,2 млн. Теперь нам нужно было каждый месяц выплачивать $10 тысяч по ипотеке. Это означало, что Лиз и я снова жили не по средствам. Для написания киносценария требуется время, при этом затраченные на это силы несоразмерны финансовому вознаграждению. Как по заказу, именно в это время мне во сне явился отец. Присев ко мне на постель, он заявил со своей бесовской улыбкой, полусерьезно и полушутя: «Я считал тебя последним человеком, который сможет пробиться… капризный засранец». Сон вызвал у меня мурашки по коже и чувство вины, которое до сих пор порождал во мне образ отца. Чувство вины двигало мною большую часть жизни. Я вечно пытался угодить внешним силам. Казалось, я все это уже перерос. По крайней мере я надеялся на это.
Мне думалось, что я хочу жить, как персонаж Роберта Янга в «Отцу виднее» или герой Фреда Макмюррея в «Трех моих сыновьях», но до конца я не был уверен. Демон во мне ждал возвращения на море и ненавидел суету сует, всю эту шумиху встреч с людьми, приемчики по продаже им моих идей и необходимость оправдывать сам факт моего существования. Конечно же, не все в нашей жизни тогда напоминало телесериалы 1950–1960-х. Внешне здоровая, Элизабет сильно пострадала во время поездок на Филиппины, у нее обнаружили паразитарное заболевание. Стресс от переезда в новый дом и предстоящего выхода моего фильма спровоцировал у нее язву. Терапевт сказал, что на лечение уйдет не менее года.
Моя мать навестила нас и во время одного вечернего похода в ресторан повздорила с Элизабет. Сильное влияние республиканских взглядов моего отца давало о себе знать, мама в конечном счете так и не смогла принять «Сальвадор», не соглашаясь с заложенными в него революционными идеями. Хотя по природе она была любящим и доброжелательным человеком, иногда, как было в ту ночь, она становилась блаженной пожилой ретроградкой, которая заявила, восхищаясь «Взводом», что война укрепляет человеческий род в результате выживания сильнейших по Дарвину: «Война сделала Оливера сильнее». Элизабет холодно отрезала: «А моего отца убили в Корее». Она покинула стол без лишних слов. Мама останется парадоксом для меня до дня своей кончины. Ей нравились рейганисты за их элегантность и социальный статус, притом что ее французское крестьянское воспитание вступало в конфликт с ее собственным снобизмом, также приобретенным, вероятно, во Франции с ее сословностью. Мама верила, что во главе должен стоять «высший класс». Элизабет, бывшая радикалка, не хотела, чтобы мама задерживалась у нас надолго, и я поспособствовал ее возвращению в Нью-Йорк.
Подарком на мой сороковой день рождения, помимо поздравлений от семьи, стал выпуск на видео «Сальвадора». Теперь фильм могли посмотреть все. Видео как книга в мягкой обложке, которую могут купить те, кто не читает книги в твердом переплете. Это была еще ранняя эпоха видеопроката, но в течение двух недель было продано 110 тысяч копий «Сальвадора». И это не считая проката кассет, то есть в общей сложности продажи достигали $6–7 млн. Больше не надо было испытывать стыд за потерянные деньги Hemdale. Можно было просто гордиться фильмом. Картина еще в течение шести месяцев, а то и года после премьеры в США продолжала выходить в прокат в разных странах. На кинофестивале в Сан-Себастьяне на севере Испании я сидел в пятитысячной толпе молодежи в огромном крытом велодроме. В конце фильма, когда Эльпидию и Джимми разлучают, вся толпа поднялась, выкрикивая возгласы поддержки и аплодируя. Я никогда прежде не сталкивался с подобным. Окрыленный, я летал по миру на показы. Фильм стал хитом в Швеции. На ирландском кинофестивале разгоряченный молодой режиссер Нил Джордан («В компании волков», «Мона Лиза») сравнил мое превращение из «былого создателя сомнительных фильмов» в режиссера «Сальвадора» с «обращением апостола Павла по пути в Дамаск». Слова имеют свойство смягчать годы боли. Великобритания наконец-то сломалась и показала фильм в январе. «Сальвадор» сделал огромную кассу и сопровождался великолепными рецензиями в Лондоне (хотя успех ограничился столицей). Япония, насколько я знаю, так и не покорилась «Сальвадору», однако Германия, еще один крупный рынок, открылась для «Сальвадора» сразу же после выхода «Взвода».
В США же приближалась намеченная на декабрь 1986 года премьера «Взвода». Я постоянно курсировал между Лос-Анджелесом и Нью-Йорком. Адреналин повышался. Просыпаясь посреди ночи из-за беспокойства, я боялся, что все может сорваться. На масштабный показ, устроенный Киноакадемией в Лос-Анджелесе, собралось много народу, что указывало на неподдельный интерес к малобюджетному фильму, о котором все говорили. За исключением членов академии постарше, которым фильм казался слишком жестоким, реакция была невероятная. Это был добрый знак. Не помню, чтобы я вообще ходил на пробные показы. Кажется, их и не было. На меня со всех сторон сыпались десятки звонков и предложений встретиться, в том числе и от иностранных журналистов и продюсеров, хотя у меня до сих пор не было отдельного офиса, и я работал из своего нового дома. Фильм теперь обрел собственные крылья, и этому полету было положено начало много лет назад в маленькой нью-йоркской квартире Дэнни, где мечтатель без цента за душой записал поток идей, основанный на сочетании личного опыта и любви к древнегреческой мифологии. Сценарий выжил, и это был ключ к этому моменту, когда путеводная нить вывела меня из лабиринта навстречу дневному свету. Это был незабываемый миг.
