С учетом моих выплат за участие в боевых действиях и дополнительно отслуженных 3 месяцев у меня были накоплены значительные средства. Я потратил лишь небольшую сумму на аренду дешевых квартир в нижней части Манхэттена. Среди них выделялась трущоба на 9-й Восточной улице между Авеню B и C, где в те дни располагались притоны наркоманов. Я перекрасил стены, а заодно и потолок, в тревожный красный цвет, символизирующий и кровь, и творческий заряд. Возможно, сказывалось влияние войны на меня. Из любопытства я купил несколько книг с киносценариями. У меня была настоятельная потребность, нервный рефлекс снова начать писать. Положа руку на сердце, это была единственная возможность выразить накипевшее. Музыка и рисование отпадали, поскольку ни в том ни в другом я не продемонстрировал в молодости особого таланта. Конечно же, в моей памяти все еще витало ощущение провала с той чертовой мучительной книжкой, которая стоила мне Йельского университета. Написание киносценария было чем-то новым и более притягательным, чем создание эгоцентричного романа.
Итак, я направил свои чувства в работу над киносценарием, который я озаглавил «Прорыв»
[27]. Повествовал он о Вьетнаме, и его тональность идеально сочеталась с атмосферой моей странной квартиры. Сценарий никак не был связан с событиями, которые я пережил. Отображение реальности меня не интересовало, это была бы ненужная конкретика. Кому какое дело до тех историй о войне, которые и без того постоянно освещают по телевидению и в газетах? Нет, сценарий был отражением той реальной мифологизации, которая происходила в нашей культуре, он был о герое песен Джима Моррисона (само название я взял из «Break On Through»
[28]). Это был парень, образ которого я узнавал в строках песен «Unknown Soldier» и «The End»
[29] группы Doors: молодого человека, бунтующего против своих разведенных и отстраненных родителей, живущих в Большом Городе.
«Время действия: будущее. Белый Мир раскололся, многие молодые люди переселились в леса Востока, где они живут племенами. Реакционный Белый Мир, как и в прошлом, вторгается на Восток, чтобы уничтожить эти отверженные белые расы…»
Так начиналась первая сцена, в которой главный герой Энтони сжигает все свои пожитки и сбегает из колледжа. Он встречается со своим отцом, «либералом-интеллектуалом, который полностью оторван от мира людей действия»:
Отец: Я вырастил не сына, а пиромана.
Энтони (с болью): Что ты хочешь этим сказать?
Отец: Что ты болен.
Энтони: Я тебя разочаровываю?
Отец: Да.
Энтони (пожимая плечами): Мне жаль.
Отец: Энтони, я люблю тебя, ты мой сын.
Энтони: Это слова, папа, такие же слова, как и «пироман».
Энтони арестовывают и отправляют воевать на Восток, где американские захватчики, несмотря на свое технологическое превосходство, оказываются перебиты при помощи копий, камней, луков и стрел. Наш герой ранен и попадает в плен. Он переходит на сторону сил Сопротивления во главе с прекрасной и сексуальной богиней Наоми, с которой он занимается любовью в присутствии змей.
Наоми: Ты же не боишься змей, правда, красавчик?
Энтони: Больше нет.
Наоми: И меня не боишься, красавчик?
Энтони: Я видел тебя… ты снилась мне… Мечты.
Наоми: Снимай одежду, мечтатель… Красивые существа заслуживают свободы. Кто ты?
Энтони: Энтони.
Напыщенный текст, но тогда он казался мне пронзительным. Благодаря Наоми Энтони осознает реальность. Герой, выражающий дионисийское начало, погибает в следующем сражении в столкновении с превосходящими силами врага. Однако он не погибает в обычном смысле, смерть приводит его в некое подобие египетского потустороннего мира, где Энтони предстает перед судом звероподобных существ-гибридов. Затем герой возрождается и каким-то удивительным образом оказывается в калифорнийской тюрьме, переполненной черными, латиноамериканцами и инакомыслящими белыми. Ведомый стремлением к свободе, Энтони организует успешный побег из тюрьмы! В то время люди хотели быть свободны любой ценой. Джим Моррисон преступал все табу и переходил все границы дозволенного — вплоть до смерти в 1971 году. Боже, он же реально пел о том, как убьет отца и отымеет мать! Не было ничего святого, и все было возможно. Мы все ожидали момента, как в песне: «break on through to the other side!» — когда прорвемся на другую сторону.
Смогли ли мы прорваться? Критики, отслеживающие тенденции массовой культуры, обычно списывают 1960-е со счетов. Коллеги засмеют их, если они будут уделять слишком много внимания этому времени. Однако эти люди упускают самое главное. Это было время массового прорыва, который ощущается и по сей день. Неудивительно, что «Аватар» (2009 г.), сфокусированный на схожей теме почти мистического сдвига во взглядах на нашу цивилизацию, стал самым кассовым фильмом всех времен. Его сценарист и режиссер Джеймс Кэмерон
[30], хотя и настаивает, что антагонисты главных героев не выступают как олицетворение Американской империи, подводит нас к очень важному моменту: сверхиндустриализированный и построенный на войнах мир возвращается в свое исходное первобытное состояние. Как и мой персонаж из «Прорыва», главный герой «Аватара», обычный парень, раздвигая рамки своего сознания, должен преодолевать в себе присущее Старому Свету желание эксплуатировать и уничтожить при необходимости население Нового Света.
Писалось в той дыре на Авеню B с трудом. Частенько случалось, что быстроногие воры, по большей части отчаявшиеся наркоманы, спускались с крыши по пожарной лестнице в мою квартиру, которую обкрадывали многократно несмотря на отсутствие в ней чего-либо ценного, даже радиоприемника. Однажды молоденький грабитель попытался обчистить меня у главного входа в здание. Я глядел на нож в его руке, будто заново переживая какое-то травмирующее происшествие в моей жизни, и молча, в ужасе отступил от него. Он не знал, что делать, но что-то было явно не так с парнем, которого он собирался обобрать. Еще один нью-йоркский псих? Он выругался и ушел с пустыми руками (в кино вы такое не увидите).
Я и в самом деле был охвачен странным и неясным чувством при виде нависшей надо мной угрозой смерти. Я переселился в небольшой многоквартирный дом без лифта на перекресте Мотт-стрит и Хаустон-стрит. Топили плохо, но той зимой это не имело значения, поскольку я свыкся с холодом. Если я оставлял окно открытым, у моего кухонного стола могло скопиться до 15 см снега. Я продолжал работать над «Прорывом» и одновременно начал писать еще один сценарий. «Мечты Доминики» должны были помочь мне воссоздать мир моей матери по аналогии с тем, как «Джульетта и духи» были посвящены супруге Феллини. Мое произведение открывалось прибытием героини в Нью-Йорк, рассказывало о том, как все в ее жизни пошло наперекосяк, и заканчивалось ее примирением с сыном.
