На две долгие недели мы погрузились в репетиции, будто готовились к театральной постановке, с Пачино и всем остальным актерским составом в студии в районе Бродвея. Как и в истории с Робертом Болтом, я подошел к сценарию так, будто ничего не знаю о том, как их писать. Я заставлял себя пересматривать каждое слово, нюанс, сцену. Иногда я смущался своей писанины и постоянно переписывал фрагменты, чтобы Дэну и актерам было комфортно. Самое замечательное — я имел возможность наблюдать, как раскаленный добела Пачино из кресла-каталки выдает современную версию «Ричарда III» и осуждает мир, который забрал у него все, чем он дорожил. Аль на самом деле был поразительным актером, а Линдси Краус на удивление реалистично исполняла роль его девушки. Линдси так оживляла диалоги, что вызывала удивление даже у меня («Неужели я это написал?»). То же самое можно было сказать о Лоис Смит и Стивене Хилле в ролях родителей. Я испытывал гордость и воодушевление, хотя понимал в глубине души, что Алю уже было 38 лет. Если быть откровенным, он был театральным воплощением Рональда Ковика. Его возраст хорошо бы сработал в последних эпизодах фильма, но Пачино никак нельзя было дать ни 17, ни 21 год. На память приходили строки, создающие подобную атмосферу:
So bye-bye, Miss American Pie.
Прощай, прощай, мисс Американ Пай.
Drove my Chevy to the levee, but the levee was dry.
Подкатил на Шеви к дамбе, а за дамбой пустота.
[66]
Мы так близко подобрались к цели. До начала натурных съемок в Массапекуа оставалась одна-две недели. И тут мы лишились финансирования из германского офшора. Такое часто случается при создании фильмов, и это всегда большая драма. Тем не менее было ужасно наблюдать за тем, как все рушится и исчезает практически за один день после многих месяцев напряженной работы. Наши актеры и съемочная группа блуждали в оцепенении, мы все-таки надеялись, что Брегману каким-то образом удастся найти другой источник денег. Но ничего не происходило. Я чувствовал свою личную вину, мне было стыдно. Никому не нужен был этот фильм, даже с великолепным Пачино в главной роли. Никто, кроме двух десятков человек из нашей команды, не видел, как в нашем репетиционном зале блистал свет истинного величия Аля, который, несмотря на свой возраст, никогда не считал, что он староват для своей роли. Поговаривали, что Аль утратил доверие к Дэну в качестве режиссера. В то время Пачино был предельно недоверчив и жесток с режиссерами, с которыми прежде не работал. В таких случаях он в основном полагался на свое чутье. Вскоре мы прекратили посещать репетиции, а мероприятия по подготовке к натурным съемкам на Лонг-Айленде были отменены. Впрочем, Аль Пачино в роли 17-летнего подростка на выпускном вечере в любом случае воспринимался бы с некоторой натяжкой. Наша тесная компания просто распалась. Нечем было заняться. По утрам некуда было пойти. Фильма нет. Офис Марти выглядел как склеп. Он сильно постарел за те недели. По слухам, Аль согласился сняться в «Правосудии для всех» Нормана Джуисона (1979 г.). Он не отвечал ни на мои звонки, ни на звонки Рона. Игнорировал он и Брегмана. Все было кончено.
Рон был в расстроенных чувствах недели — нет, месяцы — после всех событий. Он не мог не излить часть своего гнева на меня, человека, который дал ему надежду. Если уж честно, то Рон был немного очарован гламуром Голливуда, и временами я злился на него за то, что он «повелся на все это дерьмо», поверив, что фильм уже начали снимать. По возвращении в Лос-Анджелес одним вечером мы сильно повздорили. Я ушел от него в бешенстве. Он орал на меня как одержимый призрак и гнался за мной в своем инвалидном кресле вдоль пляжного променада Венис-Бич. Напугал он меня, конечно. Через несколько дней, когда он успокоился, я вернулся с обещанием: «Рон, если я когда-нибудь достигну успеха в этой индустрии, то я вернусь и сниму этот чертов фильм!» Рон напомнил мне об обещании многие годы спустя. Для него оно стало пророчеством, для меня — мертвым грузом. Мое сердце, сокрушенное мрачной судьбой «Взвода», было как мертворожденное дитя в утробе матери, от которого следовало бы избавиться. Я так ненавидел Голливуд. Трусы! Им не нравятся мои сценарии, они не хотят их снимать! Они не хотят настоящего Вьетнама!
Но, как писал Шекспир, «И червь, коль на него наступят, вьется»
[67]. Незаметно для меня 1978 год обозначил начало волны кинокартин о Вьетнаме. За «Возвращением домой» последовал «Охотник на оленей», фильм сравнительного новичка Майкла Чимино, который прозвучал как гром посреди ясного неба и еще больше, чем шокирующий «Полуночный экспресс», поражал сценами насилия и читался как послание для американцев. «Охотник» стал фильмом того года. В следующем году в Каннах показали «Апокалипсис сегодня». Тема Вьетнама была продолжена в образе ветерана войны во Вьетнаме в исполнении Сильвестра Сталлоне из серии фильмов «Рэмбо» (1982 г. и 1985 г.) и в образе полковника в исполнении Чака Норриса, ищущего оставшихся во Вьетнаме американских военнопленных из серии фильмов «Без вести пропавшие» (первый фильм — 1984 г.). Все эти фильмы были кассовыми. Мне же казалось, что вьетнамский ажиотаж сменился спадом, так что и «Взводу», и «Рожденному» уже не суждено стать нужными фильмами, появившимися в нужное время. Я со стоицизмом воспринял тот факт, что «мой Вьетнам» выгорел. Никакой жалости к себе. «Взвод» открыл тем не менее для меня многие двери, я не сидел без работы и был благодарен за это.
В отличие от Рона, у меня был «Полуночный экспресс», чтобы смягчить боль утраты. Фильм вышел в прокат в США в октябре 1978 года и собрал впечатляющую кассу не только в Америке, но и в Европе и Азии. Columbia была потрясена, но довольна итогом. Фильм в конечном счете собрал по всему миру где-то около $100 млн. «Золотые глобусы» были первой остановкой на пути к «Оскарам», нам предстояло побороться за «Лучший фильм» с «Охотником на оленей», «Небеса могут подождать», «Возвращением домой» и «Незамужней женщиной». Некоторые критики были предельно резки, переходя на личные оскорбления. Полин Кейл в своей рецензии уничтожила меня и Паркера за нашу «низкопробную, лживую, грубую садомазохистскую порнографическую фантазию»; Кейл зашла чересчур далеко, чтобы выразить свою ненависть. Тогда мне казалось, что меня недопоняли, однако, пересмотрев фильм годами позже, я был вынужден признать собственную безжалостность и ожесточенность. Да, я имел возможность видеть худшие проявления человеческой натуры на войне, в тюрьме, на коммерческом судне, даже в различные моменты гражданской жизни. Почему не показать это? Здесь не было ничего «лживого». Я отчасти был монстром, который служил во Вьетнаме главному «Чудовищу» и убивал во имя него. Почему я должен был отрицать в себе это? Я не оправдывал это, но, если бы меня истязали в той тюрьме так же, как и Уильяма Хэйса, я бы использовал любое средство, чтобы вырваться оттуда. Я бы обосрал этих липовых судей на заседании суда за их приговор на 30 лет. Я бы откусил язык человеку, который предал меня! Во мне со Вьетнама накопилось столько всего за прошедшие годы, что я ощущал свое право выпускать мою неизведанную ярость — мой «гнев Ахилла». В фильме Билли Хэйс, которому произвольно увеличивают срок тюремного заключения с 4 до 30 лет, взрывается прямо в зале суда:
