Группа американских инвесторов армянского происхождения также предлагала мне небольшое состояние за написание сценария для высокобюджетного фильма о геноциде армян во времена Первой мировой войны. Миллионы армян пали жертвой этой страшной, но малоизвестной трагедии. Однако намерения инвесторов во многом диктовались их ненавистью к туркам, которую, как они ошибочно считали после «Полуночного экспресса», я с ними разделял. Я же не мог позволить себе еще один хоррор о Турции.
Я встречался с такими людьми, как Джейн Фонда — одним из моих кумиров за ее независимые взгляды в отношении Вьетнама. Она бросила вызов всем условностям той эпохи и смогла вернуться из «ссылки» фильмами «Клют», «Джулия» и, наконец, «Возвращение домой». У Джейн был собственный путь решения проблем, в том числе через свою продакшн-компанию, которой руководили ее единомышленницы. Я хотел поработать с ней и, скорее всего, был просто влюблен в ее публичный образ. В энергичном лице и голосе Джейн узнавалась знаменитая харизма Генри Фонды. Она хотела адаптировать «Крах 1979 года» Пола Эрдмана. Это была книга об обвале нашей финансовой системы. Фонда хотела «именно» меня, по крайней мере хороший актер умеет создать впечатление, что нуждается в тебе. Я был готов сделать что-нибудь, чтобы быть рядом с ней. Однако после прочтения книги Эрдмана я понял, что у меня не получится сделать из нее что-то путное. Это было интригующее и информативное, но отнюдь не драматическое произведение. Мог ли я совершить подобное авторское самоубийство ради Джейн? К тому же, в любом случае она была замужем за Томом Хайденом. Скрепя сердце, я был вынужден отказаться, и она, полная решимости, ринулась в съемки дорогой и бардачной «Всей этой дребедени» (1981 г.) с Крисом Кристофферсоном в главной мужской роли. Я многие годы наблюдал за Фондой со стороны. Она высказывалась на множество тем и испробовала самые различные образы жизни. Икона этой эпохи. Я чувствовал себя рядом с ней невероятно консервативным. Мои истинные чувства были губительными, и я медленно обретал уверенность в них. Я готовился подорвать устои того времени.
Барбра Стрейзанд, королева Голливуда как с точки зрения ее состояния, так и статуса, обретенного благодаря музыкальным альбомам и фильмам, однажды пригласила меня провести воскресенье на ее огромном ранчо в Малибу. Ее беспокойному бойфренду Джону Питерсу было некомфортно быть мальчиком на побегушках, и это было заметно. Он в прошлом был «звездным» парикмахером и спродюсировал совместно с Барброй успешный фильм «Звезда родилась»
[70] (1976 г.). Теперь ему хотелось еще большего признания, и, к моему удивлению, нам предстояло вскоре работать вместе. Барбра, несомненно, была практичной и проницательной женщиной, но меня несколько поразил тот восторг, с которым она показывала свое ранчо, снаружи и внутри, полудюжине гостей. Особый упор она делала на имевшемся у нее антиквариате и, даже еще больше, на ювелирных изделиях, вытаскивавшихся из всевозможных коробочек. Она походила на еврейскую маму, обожающую шопинг и с восторгом рассказывающую о своих выгодных покупках. Это просто было в ее крови. Некоторые из нас тогда не знали об этом, но у нее были и режиссерские амбиции, которые вскоре проявились, и вполне успешно. Как в Джейн и других голливудских актрисах, в Барбре было заложено качество «быть могущественной», которое могло было быть опасно для безвинной души. Я же находил пребывание в ее компании впечатляющим и возбуждающим.
Джон Франкенхаймер, буйный, очень эмоциональный новатор, в тот период сталкивался со сложностями в карьере. В прошлом он снял некоторые из моих самых любимых фильмов, в том числе «Маньчжурский кандидат» (1962 г.) и «Семь дней в мае» (1964 г.). Меня пригласили в его офис на студии. Когда я позволил себе задать провокационный вопрос о его последнем решении снять посредственный ужастик, он взорвался и потребовал, чтобы я убирался. Естественно, все это было крайне неловко, и я чувствовал себя ужасно. Много лет спустя, после того как я снял несколько фильмов, которые ему понравились, он скромно попросил меня принять участие во вручении ему премии за карьерные достижения на ежегодном банкете киномонтажеров. На этом мероприятии, незадолго до его смерти, я выступил с прочувствованной речью, которая несомненно тронула его и его жену. Каждое слово было искренним.
Дотошный и терпеливый режиссер австрийского происхождения Фред Циннеманн («Ровно в полдень», 1952 г.; «Джулия», 1977 г.) хотел, чтобы я помог ему осуществить давно им лелеемый проект про скалолазание — его основное хобби. Он оставался в отличной форме и в возрасте за семьдесят. Он был очень пунктуален и методичен в создании своих фильмов, как будто покоряя шаг за шагом очередную гору. Однако выбранный им сюжет, по роману «Одинокие лица» Джеймса Солтера, был абсолютно безнадежным с точки зрения выстраивания драматической линии. В нем просто не было напряжения, в котором фильм, в отличие от книги, остро нуждается. Я вынужден был ответить отказом, и когда Циннеманн, в конце концов, снял этот фильм с Шоном Коннери («Пять дней одного лета», 1982 г.), тот провалился в прокате. Он позже вернулся ко мне еще с одним проектом, который хотел осуществить уже лет тридцать, — экранизировать «Удел человеческий» Андре Мальро. Однако и этот проект выглядел скорее несбыточной мечтой, чем осуществимой реальностью. Насколько я помню, Майкл Чимино тоже хотел это сделать и даже приобрел права. Однако и он не смог его довести до съемок после с треском провалившегося своего следующего фильма — необычайно дорогих «Врат рая» (1980 г.). В Голливуде было похоронено столько разбитых мечтаний…
На тот момент я был крайне востребован. Даже мое имя имело особый звон, который отдавался отовсюду эхом: О-Л-И-В-Е-Р С-Т-О-У-Н. Крайне необычно, как одни и те же слова могут приобретать различные смысловые оттенки. Иногда я начинал задаваться вопросом, в собственном ли теле нахожусь, не под кайфом ли? Не под ЛСД ли я снова все это переживаю? Я стал, ни на миг не задумываясь о деловой стороне, одним из самых востребованных молодых талантов, именем которого в сценарии хотели заручиться, чтобы запустить съемки. Мне доводилось слышать слова «гениальный», «потрясающий» за своей спиной, и от них я чувствовал себя прекрасно, они вселяли уверенность. Впервые в своей жизни я мог пойти на голливудскую вечеринку, где меня уже узнавали. Это восхитительное чувство, особенно если ты прежде водил такси или воевал во Вьетнаме, где являлся всего лишь расходным материалом. И вдруг вся вечеринка замирает — всего лишь на мгновение — из-за твоего появления. «Кто там? А, так это Герман Мелвилл. „Моби Дика“ написал. Гений. А над чем он работает сейчас? Над „Одиссеей“, кажется». О! «Уважаю, чувак», как сказал бы Тони Монтана. Нет денег, чтобы купить мою работу? Пошли к черту все эти миллионеры! Мы были креативной силой. Следовало добиться признания, и чем меньше они знали тебя, чем свежее ты был, тем ты был круче. Это было «великолепное» (в полном смысле этого слова, подразумевающего искреннее и в то же время наигранное восхищение) начало нового этапа моей жизни.
