Мне всегда было интересно, каково это быть представленным при дворе Людовика XIV в Версале. Голливуд конца 1970-х как раз и стал моим Версалем. Ничто после этого периода не идет ни в какое сравнение. Это был в некотором смысле социальный пик моей жизни. До этого времени я жил надеждами, в нужде и стыде, был почти при смерти. Прошу прощения за пошлую метафору, используемую мною в попытке точно передать мое душевное состояние, но я воспарил высоко в небеса.
Вечеринки могли принимать самые различные формы, от пафосных деловых мероприятий до интимных и непристойных посиделок. Помню один небольшой ужин вперемешку с выпивкой и наркотиками, который мне запомнился, поскольку подобное для меня все еще было в новинку. Тогда блестящий и остроумный Гор Видал пытался соблазнить Мика Джаггера, которого он видел в главной роли в киноадаптации его романа «Калки». Меня, естественно, он хотел пригласить написать сценарий. Видал даже предположил возможность секса втроем. Я мог бы писать на его итальянской вилле в Равелло. Разумеется, почему бы и нет? Кокаин был на подъеме. Его распространение началось с концертов в стиле диско Барри Уайта и Донны Саммер. Это был такой же быстродействующий и трендовый наркотик, как и сама музыкальная индустрия. Фильмы же воспринимались как довольно скучное и немодное занятие. Употребление кокаина сопровождалось взрывом энергии и хохотом. Казалось, что ничего плохого от кокаина быть не может. По крайней мере, на тот момент. Мы были молоды и готовы пускать деньги на ветер. Именно такой представляла в мечтах свою жизнь моя мать — жизнь-фантазию. И она полностью погрузилась в череду вечеринок после развода. Но так и не смогла утолить свою жажду развлечений, и в последующие годы часто сопровождала меня на вечеринки.
По крайней мере частичка меня действительно наслаждалась таким стилем жизни в мыльном пузыре. Остроумные разговоры со знающими людьми, перспективы сделок, азарт от денег, соблазн обсуждать новые проекты, не прилагая реальных усилий. Неуловимо опасные женщины, которые, покачивая бедрами, выходили навстречу тебе из толпы с улыбкой. Красивые молодые женщины всегда мигрировали в Голливуд, как стаи прилетевших птиц, желающих найти теплый уголок посреди зимы. Гламур ночи легко оборачивается печалью утра. Как и моя мать, я не мог насытиться вечеринками и флиртом. Отцовское же начало во мне побуждало вернуться к работе, что было довольно сложно после долгих ночей вне дома. Но в основном я умудрялся придерживаться писательского графика и писать по шесть дней в неделю в одиночестве своей квартиры.
Ночи же я проводил на званых ужинах Сью Менгерс. Сью, неизменно демонстрируя свою грубоватую нью-йоркскую манеру, предпринимала социальный эксперимент: быть настолько скандальной, чтобы вызвать реакцию своих любимых гостей, а равно и случайных посторонних, подобно мне, которых она периодически приглашала. Она следила за тем, как мы реагируем, будто бы мы были рыбками в аквариуме. Она была королевой, суперагентом того времени. За ее столом собирались Стрейзанд, Джон Питерс, Райан О'Нил, Кэндис Берген, Эли Макгроу, Голди Хоун и Курт Рассел, Рэй и Венди Старки, молодой Робин Уильямс, Нил Саймон, Уолтер Маттау, Гор Видал и другие. Многие из них были ее клиентами. Сью договорилась, чтобы один из них, Майкл Кейн, снялся в главной роли в «Руке», моем первом голливудском фильме в качестве режиссера. Кейн получил отличное вознаграждение за фильм. Позже он заявит, «мне нужно было надстроить две комнаты над гаражом». Хотя Кейн был одним из лучших рассказчиков, которых мне приходилось слышать, Маттау принадлежала пальма первенства в изобретательности. Все его фразы были с перчинкой. Поддерживать беседу за столом с подобными звездами и вызывать у всех них смех — это достойное уважения искусство ведения беседы, уж поверьте мне. При этом Нил Саймон, возможно, один из самых успешных комедийных сценаристов своего времени, как это ни странно, практически всегда молчал, а его лицо ничего не выражало. Поразительный зануда. Робин Уильямс же, возможно, на нервной почве, предпочитал подменять участие в беседе забавными монологами. В этом смысле Маттау и Кейн выжили и процветали бы в лондонских гостиных XVIII века, описанных в «Школе злословия» Ричарда Бринсли Шеридана, в которых, насколько я могу судить, остротами жалили как клинком. И сама Сью, по ее собственному признанию, была злобной сплетницей, язык которой мог уничтожить репутацию любого. Люди любили и боялись ее за насмешливость. Я встречался с ней постоянно, вплоть до ее смерти в 2011 году. Вне всяких сомнений, я совершил несколько оплошностей, которые она мне простила, поскольку постоянно пыталась переманить меня к себе в качестве клиента. Я так и не поддался ей. Я немного побаивался ее. И уж точно не выжил бы в Англии XVIII века, где меня рано или поздно убили бы на какой-нибудь дуэли.
В апреле 1979 года, на неделе, когда должны были вручать «Оскары», Барри Диллер, холодный как лед глава киностудии Paramount, закатил блистательную вечеринку. Я все еще нервничал, неуверенный в себе, когда Дайан Китон, еще одна из звездных актрис первой величины того времени, такая скромная и добрая, тепло поприветствовала меня. Конечно же, рядом с ней был ее партнер Уоррен Битти — человек, отлично знавший, какое сильное впечатление он производит на окружающих, шпрехшталмейстер всего этого циркового представления. Поразительно красивый, ростом почти 190 см, со сверкающими глазами, Битти понимал, что на него устремлены все взгляды, и умело пользовался этим, наигранно изображая застенчивость, на которой было выстроено все его поведение. Тогда у него была пышная прическа, наподобие той, которую придумал для него Джон Питерс в фильме «Шампунь». Сегодня то, что было у него на голове, вызвало бы смех, но тогда это выглядело впечатляюще. К тому же он был в фокусе внимания из-за своего фильма «Небеса могут подождать», который как раз номинировался на «Оскар». Звезды удачно сошлись, и Битти в тот момент заговаривал Барри Диллеру зубы по поводу своей исторической эпической драмы «Красные»
[71], создание которой почти разорит Paramount.
От Битти я как потенциальный соперник из команды «Полуночного экспресса» получил прохладное и спокойное «здравствуйте». Затем в поле моего зрения попал друг Битти — просто Джек, эдакий парень из соседнего двора. Все были знакомы (или по крайней мере считали, что знакомы) с Джеком из Нью-Джерси. Однако, несмотря на многократные встречи и разговоры с ним, а равно и восхищение им, я не думаю, что я когда-либо узнал его по-настоящему или дошел до понимания его «бит-диалога» в стилистике Джека Керуака
[72]. В самом буквальном смысле. Как бы я ни пытался внимательно его слушать, я не мог расшифровать для себя его продолжительные закрученные разглагольствования. Хотя я видел, как другие люди слушали и смеялись в ответ на его речи, я уверен, что многие из них также не понимали, о чем, собственно, говорит их собеседник. В этом и заключается мистическое обаяние Джека Николсона.
