Наконец, наступил вечер вручения «Оскаров» — воскресенье, 9 апреля 1979 года. Для меня это была новая вершина, я чувствовал себя как на горе Олимп, но нервничал, поскольку, несмотря на провал на «Золотом глобусе», мне пророчили «Оскар». Я потел в жарком смокинге и периодически покидал свое место, чтобы привести себя в порядок в мужской комнате отдыха. Церемония тянулась уже третий час. Мне пошел 33-й год, и я чувствовал себя крайне неуютно. Предполагается, что Иисус Христос умер в таком возрасте, и мысль об этом обозначила для меня черту, после пересечения которой я уже должен был начать стареть, как и все смертные.
Все это действие было преисполнено гламура от начала до конца. Подхвативший меня у дома лимузин, проезд по центру города, огромная красная ковровая дорожка под открытым небом, интервью телевидению, аплодирующие поклонники, музыка. И вот — я на 51-й церемонии вручения «Оскаров»! Та ночь выглядела как точка встречи эпох, как смена караула. Было фантастично увидеть одновременно Кэри Гранта, Лоуренса Оливье и Джона Уэйна. Грант, выглядевший наяву так же безупречно, как и на экране, тепло улыбнулся мне, словно мы были знакомы. Получавший почетного «Оскара» за заслуги в кинематографе Оливье, хлопая длинными ресницами, предпринял попытку превзойти Шекспира и на этот раз выглядел неубедительно в своей чрезмерной, цветистой и плохо написанной речи «а ля Шекспир». Впрочем, какая разница, что он говорил? Это был Лоуренс Оливье. Наконец, на сцену для вручения «Оскара» «За лучший фильм» вышел в гордом одиночестве его прямая противоположность — Джон Уэйн. Он все еще был крупным мужчиной ростом за 190 см. Проигрывая в борьбе с раком, в своем плохо подобранном парике, со свистящим дыханием, он представал человеком-памятником. Это чувствовали все в зале, и к тому моменту никто уже не протестовал против его печально известных политических взглядов. Большой Джон исковеркал все имена и название каждого фильма номинантов на «Лучший фильм», особенно тяжело ему далась фамилия «Чимино», вместо этого получился какой-то «Симончитто», будто бы последний был иммигрантом, только сошедшим с судна из Сицилии. Наконец, под гром аплодисментов он вручил главный «Оскар» мрачному «Охотнику на оленей». Этот фильм снискал много наград в ту ночь, а я был обескуражен результатами. Это был прекрасный момент, великолепная картинка, а для меня это стало отражением подхода Голливуда к вопросу Вьетнама. Джейн Фонда и Джон Войт получили «Оскары» за лучшие женскую и мужскую роли в «Возвращении домой», а выход «Апокалипсиса сегодня» ожидался в следующем году. На тот момент казалось очевидным, что ни «Взвод», ни «Рожденный четвертого июля» не будут сняты никогда. Оба сценария никому не были нужны, и я принял это. Вьетнам похоронили. И я с этим смирился. Церемония обозначила гламурный финал этой части моей жизни.
Моя очередь подошла раньше, чем у главных номинантов. Лорен Бэколл в сопровождении Джона Войта царственно прошла на сцену, чтобы вручить награды за сценарии, как адаптированные, так и оригинальные. Ее выход заставил меня вспомнить эпоху Хамфри Богарта и Джона Хьюстона. Бэколл все еще выглядела роскошно с ее прищуренными как у рыси глазами и голосом курильщика 1940-х. Мое напряжение зашкаливало. Теперь моя судьба была в руках Бога. Следовало помнить, что эта аудитория не хотела выслушивать лекцию о войне с наркотиками. Многие из собравшихся не были согласны со мной и хотели введения суровых мер против наркотиков или просто вообще не желали думать на эту тему. США явно двигались по пути расширения тюремной системы. Борьба против преступности и терроризма была у всех на слуху. Я приговаривал себе под нос, что нужно держаться в рамках, сказать побыстрее то, что от меня ожидают, и уйти со сцены. Церемонию теперь передавали по телевидению, за награждением наблюдали сотни миллионов человек по всему миру. Ты не можешь облажаться, Оливер. «Полуночный экспресс» к тому моменту получил только один «Оскар» за полный драматического накала саундтрек Джорджио Мородера. Самый финансово успешный драматург своей эпохи Нил Саймон сидел неподалеку от меня и был моим основным соперником со своей адаптацией собственной пьесы «Калифорнийский отель»; по отдельности сидели Элейн Мэй и Уоррен Битти, номинированные за свою адаптацию пьесы «Небеса могут подождать».
«И победитель…» Традиционная клишированная пауза, пока Бэколл открывала конверт. «ОЛИВЕР СТОУН!» Вау. Вокруг раздаются радостные возгласы. Я знал, что этот момент был особенным. Я запомнил его и посадил в самом сердце, где это воспоминание могло разрастись большим деревом. Я направился к сцене. Никаких причуд. Просто дойти до сцены и не споткнуться на ступеньках.
Мама в тот момент была в нью-йоркском клубе Studio 54 на вечеринке в узком кругу друзей-геев. Те стояли на ушах от восторга. В молодости она, француженка, все еще мечтающая о жизни, как в американских фильмах, неизменно ходила со мной в кино. И теперь ее единственный сын добрался до вершины успеха. Она получила от этого события гораздо больше удовольствия, чем я сам. Тогда меня это раздражало, сейчас же я этому радуюсь. Папа смотрел церемонию дома, но заснул и пропустил вручение мне премии. К этому часу ему давно уже пора было спать. Винить его за это я и не думал.
Моя речь удалась мне гораздо лучше, чем на «Золотом глобусе», но я снова сбился и наивно пожелал, чтобы мы все «немного подумали о всех мужчинах и женщинах, которые проводят эту ночь в тюрьмах». Учитывая, что к упомянутой мною категории относились и некоторые настоящие психопаты, и отдельные хладнокровные убийцы, это явно было ни к селу ни к городу. Но кто внимал моим словам? Я был просто очередным выступающим перед ними сценаристом с неаккуратно спадающими на плечи волосами и отстраненным, слегка одурманенным выражением лица. Впрочем, я был достаточно молод, чтобы вызвать отклик в их сердцах и хотя бы на миг заставить вспомнить о профессии сценариста. Лишь позже я обнаружу, что в сфере кино сценаристы воспринимались как взаимозаменяемые винтики. Я поблагодарил своих коллег и ушел. Лорен и Джон остались, чтобы вручить награду за лучший оригинальный сценарий Уолдо Солту, Нэнси Дауд и Роберту Джонсу, написавших «Возвращение домой».
За сценой был хаос, которого я совсем не ожидал. Лорен покинула меня, слева и справа сновали звезды, готовясь к следующему номеру программы. Кэри Грант снова улыбнулся мне. Там была Одри Хепберн! И Грегори Пек! А вот самый приятный из всех людей Джеймс Стюарт поздравляет меня. Затем меня слепят вспышками фотокамер в маленькой комнатке 50 фотографов. В следующей комнате меня забрасывают как гранатами каверзными вопросами 50 корреспондентов. Я сделал все, что мог, и, промокнув до нитки от пота, с радостью вернулся на свое место перед финальной частью программы с Джоном Уэйном.
Я сходил на званый вечер Американской киноакадемии и на другие вечеринки. Голова кружилась. Я изрядно выпил и оказался в конце концов, порядком обкуренный и пьяный, в особняке на голливудских холмах. Меня поздравляло так много людей, что все лица слились в одно пятно. Где-то в ночи мелькнуло и лицо Алана Паркера. Скупые поздравления. Ничего больше мы не могли тогда сказать друг другу. Многие годы пройдут до нашего следующего разговора. Я помню, что болтал с башковитым Ричардом Дрейфусом, который получил «Оскара» за лучшую мужскую роль в «Девушке для прощания» годом ранее. Потом меня обнимал Сэмми Дэвис — младший, приговаривая «распространяй любовь, красавчик!»
