Да, она поклялась больше не приходить. Она знает, что скоро уйдет еще более подавленной. Но она возненавидит себя, если не попытается в последний раз найти в их глазах хоть какой-то отклик, капельку узнавания, короткий миг, когда они вновь станут ее папой и мамой, а она – их дочерью.
Беатрис оставляет мотоцикл, пересекает сад, поднимается по ступенькам к строению из светлого камня.
У двери она медлит. Сейчас не время посещений, ночь едва рассеялась, и большинство здешних обитателей наверняка еще спят. Перегнувшись через каменные перила, она заглядывает в окно. В гостиной на первом этаже снуют какие-то фигуры. Охваченная отчасти любопытством, отчасти тревогой, она пытается войти. Дверь заперта. Когда Беатрис нажимает кнопку звонка, в ответ слышится что-то вроде визга, и ручка несколько раз опускается, как будто кто-то пытается открыть дверь изнутри, но не может. По ту сторону деревянной створки звучат голоса на повышенных тонах. Беатрис звонит еще раз. Через несколько минут из-за двери слышится звонкий женский голос:
– Иду! Разойдитесь. Да пропустите же меня!
В интонации ни малейшего гнева. Только веселая поспешность. Наконец дверь открывается.
– Да?
На Беатрис смотрит высокая брюнетка в веснушках. Лет тридцать пять – сорок, на ногах кроссовки, грязный передник поверх джинсов. Она, похоже, не понимает, что здесь нужно Беатрис.
– Я дочь месье и мадам Бланш, – представляется та. – Приехала их навестить.
– О! Понятно. Входите, если осмелитесь, – шутит она, посторонившись. – Мы с вами, кажется, никогда не виделись? Я Мари-Анник. Работаю здесь медсестрой три месяца.
– Я редко приезжаю, – подтверждает Беатрис.
Ее захлестывает чувство вины, которое она с трудом подавляет.
Беатрис идет к дверям первой гостиной. Останавливается на пороге. Она слышит, как Мари-Анник запирает дверь за ее спиной, но не может оторвать глаз от зрелища, внезапно открывшегося перед ней. В доме престарелых царит полнейший хаос. Двое еще вполне сохранившихся мужчин дерутся, вырывая друг у друга свитер, а пара постарше смотрит на них с дивана и заливается смехом. У окна стоит женщина и поет дребезжащим голосом, пронзительно и совершенно фальшиво.
– Заткнись, корова! – кричит ей другая.
Все одеты в пижамы, многие чем-то перемазаны. Подушки, одежда и разнообразные вещи разбросаны по комнате. Внезапно выкатывается на всех парах инвалидное кресло, сидящий в нем старик кричит от страха, а другой, который его катит, широко улыбается.
– Месье Ледюк! – кричит Мари-Анник. – Вы же видите, что вашему другу не нравится эта игра, прекратите!
Она останавливает кресло, ласковыми жестами и парой слов успокаивает обоих.
– Вы одна, – понимает Беатрис.
– Остальные не вышли на работу.
– И посетителей не было с тех пор, как?..
– Приходил супруг одной больной. Больше никто. Я, знаете ли, никого не сужу. С Альцгеймером на этой стадии куда труднее жить близким, чем самому больному, я понимаю, что теперь, когда эти взрывы… Ладно. Каждый живет, как может, правда? По идее, ваши родители наверху, идемте со мной.
Беатрис следует за ней на лестницу.
– А вы, значит… остались, – говорит она.
– Я совершенно не справляюсь, – улыбается медсестра. – Не могу заниматься ими, как было, когда мы делали это вдесятером! И знаете что? Это не имеет никакого значения. Пытаться бороться с последствиями болезни больше ни к чему. Теперь и моя роль незначительна, я только слежу, чтобы они не выходили за ограду, потому что за пределами учреждения могут напугаться. Я запираю все двери на ночь и калитку парка днем. Помимо этого только оказываю им помощь, если они ушибутся или поранятся, отыскиваю чистые пижамы, когда испачкаются, и кормлю их оставшимися запасами. Сегодня у всех на обед пюре. Как бы то ни было, через полсуток они уже забудут, что ели вчера.
– Вы остались, это мужественный поступок, но… могу я вас спросить почему?
В коридоре второго этажа два пациента трутся друг о друга. Беатрис, смутившись, отводит глаза. А Мари-Анник как ни в чём не бывало идет прямо к ним.
– Вам будет спокойнее в комнате, вы же знаете, – мягко говорит она и уводит их в ближайшую палату.
Чуть подальше Беатрис узнает палату матери. Дверь, обычно закрытая, распахнута настежь. Внутри пять человек, довольно молодых в сравнении с теми, кого она видела внизу, задрав головы, рассматривают потолок. А ее родители сидят рядом на матрасе.
– Всё хорошо? – спрашивает Мари-Анник.
– Да, да, – отвечает отец Беатрис, не шелохнувшись.
– Что вы там смотрите?
– Задницу на потолке.
Губы Беатрис трогает улыбка, когда она видит на белой поверхности влажное пятно.
– Действительно, – соглашается Мари-Анник, – похоже.
– Как две капли воды, – подхватывает отец Беатрис.
Едва он произносит эти слова, с пятна начинает капать, и вскоре на палату обрушивается настоящий дождь. Одна женщина испуганно сторонится, но остальные четверо пациентов заливаются смехом.
– Черт, черт, черт! – вырывается у медсестры.
Она бежит прочь из палаты, чтобы посмотреть, что происходит этажом выше. Беатрис завороженно смотрит на сияющее лицо матери в обрамлении таких же рыжих, как у нее самой, прядей. Оно выражает безграничное удовольствие. Сияет восторгом, неподдельной радостью. Но пятно на потолке уже выросло до огромных размеров. Надо уводить стариков.
– Мы должны уйти, – говорит она и берет мать за руку.
– Конечно, – отвечает та, гладя ее по щеке. – Я и не знала, что ты здесь, Франсуаза!
Франсуаза. Она принимает Беатрис за свою сестру, скончавшуюся десять лет назад.
– Я здесь. Идемте, – говорит она остальным старикам.
– Как Жан, – хихикает отец Беатрис, направляясь к двери.
Беатрис понадобилось две секунды, чтобы понять, что он сказал.
Жан Алези. Гонщик «Формулы-1», которого отец обожал. Умилиться она не успевает: поток воды обрушивается на кровать матери, уже пустую. Все оборачиваются, чтобы посмотреть на потоп. Потом начинают хохотать еще пуще, и Беатрис вслед за ними.
Вскоре появляется Мари-Анник с полотенцами в руках.
– Санитарную комнату забыли запереть, – объясняет она. – Кто-то из больных, должно быть, воспользовался душем, а это единственный, который не выключается автоматически… – Она заглядывает в палату. – Ну вот, как минимум четверых не придется мыть!
Беатрис помогает ей вытереть их и отвести в палату на первом этаже.
– Я чувствую себя няней, которая пытается справиться с целой оравой пятилетних детишек, – смеется Мари-Анник. – Только эти не такие резвые, как малышня.
– Вы мне не ответили. Вы останетесь здесь до конца?
